он Ждану. – Веди-ка сюда того одноногого! Пусть людей собирает и через мост к христианам ведёт. Заартачится – нынче же ночью подземники их перережут. Скажи ещё, что мы капище в лесу отыскали. Проклятый род на них в глуши собирается.

Ждан кивнул и потрусил к людям возле костров, чтобы отыскать там Недана. Воисвет с облегчением улыбнулся, но лишь до поры, пока не заметил Леньку возле машины. Лицо у мальчишки было заплаканное, он зажимал руками живот.

– А мальчика-то ты зачем обидел? Я же медальон ему дал, чтобы его в караване до Чуди подбросили.

– Много ты кого к нам в караван берёшь, – недовольно проворчал Берислав, указывая дружинникам собираться в дорогу. Низко забасил мотор БРДМ, закачались обереги на пулемётах, бойцы забрались на броню.

Воисвет подошёл к Леньке, положил ему ладонь на живот и спросил.

– Сильно тебя?

– Худо, когда сытым бьют, из животика тогда всё обратно на землю тошнится – жалко. А голодным бьют, только слёзоньки капают, а так ничего, можно сдюжить, – поморщился Ленька. Стоило Бериславу отвлечься, как он схватил с заднего сидения машины сумочку и кинулся собирать своё рассыпанное по берегу барахло, даже четвертушки сухарика не оставил.

– Правда меня до Чуди подбросите? – поглядел он на волхва снизу-вверх.

– Подбросим. Только вот, если встретимся снова, я тебя, наверное, не узнаю? – с тёплой улыбкой спросил Воисвет и тише добавил. – Золото спрячь, но крепче монеты себя береги. Если Чудовы сторожа алтын углядят, так сразу в яму тебя посадят.

– Золотишко мне на то и надобно, чтобы в Чуди показывать, – лукаво улыбнулся Ленька. – Есть ещё на свете добрые люди. Добротой их и проживу!

Воисвет не стал спорить, но покачал головой.

– Дурёха ты, не злых бойся и добрых ищи, а добрых страшись, кто зло сделать может.

*************

Женя бормотала так быстро, что речь слилась в единый журчащий поток. Она стояла на коленях посреди снежного поля, рядом, сужая круги, бродил белый призрак из света, едва различимый в метели. Чем быстрее Женя с ним говорила, тем настойчивее он приближался.

– Господи, холодно! Обл… облегчи мне! – взахлёб выкрикнула она, и это были единственные слова, которые ей удалось разобрать из собственного речитатива.

Резкий вдох и она в клетке, зажатая с двух сторон телами людей. Женя проснулась, но ещё была одной ногой в мире метелей и холода, и лишь спустя миг осознала, что клетка эта – всего лишь бронеставни автобуса, а люди вокруг – давно знакомые ей дядя Егор и Василий. Во время пути Женя уснула на плече у Егора, но кошмар вытолкнул её вновь в реальность. Крейсер усердно работал двигателем и катился через вечерние сумерки. Ехать оставалось недолго, от Старого Кладбища христиане добрались бы в Обитель ещё до заката.

– Что, дурной сон? – Егор приобнял её и плотнее укутал под своей курткой. На ставнях машины поблёскивали капли дождя.

– Дурной сон… – эхом отозвалась Женя, – с тех пор как повстречалась с Навью, мне всё время снятся дурные сны. Словно кто-то во снах меня караулит.

– Если человек большой страх пережил, ему многое чудится. Люди иногда даже меняются…

Егор задумался о чём-то своём и далёком. Он теперь часто недоговаривал, у него тоже появилась какая-то тайна. В Монастыре жизнь всегда была непростой, но в детстве и юности Жени он ничего не скрывал. Или так ей в ту пору казалось? Или же у Егора появилась зазноба, но не из Обители, а селянка или язычница из маленьких деревень, куда он водил караваны? Невесёлые мысли затуманивали голубые глаза и лицо Егора то и дело печалилось.

– Золото… – сказала Женя, вспомнив о маленьких деревнях. Егор вопросительно глянул.

– Какое золото?

– Шатун на кладбище говорил, чтобы мы «своё золото жрали вместо харчей», значит у них в деревне голод начался. Мы взымали долги, и его деревня отдала слишком много. Не из-за наших ли караванов он очутился в бандитах?

Василий услышал её рассуждения и пробурчал.

– Слушала бы ты их больше, они тебе наплетут. Могут и послезливее байку придумать, мол: «Не мы таки, а жисть така!». А что же делают? Убивают и грабят. Плохо ты с Шатунами знакома, чтобы вот так к ним жалобиться.

– Я никогда последнего не забирал, – со своей стороны ответил Егор. – Пусть я не один в казначействе. Другие, может, усердствуют и никакой меры не знают, но, опять же – не для себя, для Обители.

Женя посмотрела внимательно и быстро заговорила.

– Вы приезжаете в общину, приучаете людей к деньгам, хотя до этого они менялись едой и вещами. За каждого работающего человека вы дарите старейшине один алтын – плата за силу, за выживание, за пользу Монастырю. Кажется, что это немало, но редко, когда в общине живёт больше ста человек. Для нас это – невеликая трата, а вот для оседлышей… Любому селу и деревне нужно оружие, инструменты, вещи кузнечные, лекарство, ткань, зимняя одежда и обувь. Всё это может дать Монастырь: трудники в мастерских работают целое лето, пока не окрепнет мороз, трудницы шьют с утра до позднего вечера, пока глаза не заноют. Но ничего из товаров Обители вы за еду или вещи не отдаёте. Вы требуйте продавать товар за золото, и платите тоже золотом, а община не зарабатывает с этой торговли и пяти алтынов за год. Не беда, могут показаться заезжие торговцы из Поднебесья и вести мен с деревенскими за серебро. Но один алтын – это