десять серебряных берегинь: так сказал Монастырь, так меняют золото на серебро в Кроде, и заработать на торговле с язычниками не получается. Куда не кинь, кругом клин и долговая ловушка. Подаренные монеты быстро иссякнут, оседлым приходится брать товары Монастыря в долг, и мы также берём общины за горло. Без нас у них не будет патронов, не будет инструментов, врачей и даже хороших запоров на избах. Христианские земли скрепляет не вера, не милосердие и любовь к обездоленным, а монастырское золото.

– Да, золото, – прохладно сказал Егор, но оглянулся с мягкой улыбкой.

– Знаешь, почему я не отказался от замысла твоего отца ответить Китежу золотом на серебро? В Поднебесье монеты связали лесные общины и мелкие деревеньки в одно. Всебожцы усилились, а мы нет. Властью денег они распределяют запасы, утверждают наказания не телесные, а виры за серебро. Язык денег узнали в любом околотке, где раньше заботились только лишь о себе. С деньгами мы возвращаемся к прежней жизни. С наступлением Долгого Лета деньги помогут нам отстроиться заново, поднять не просто общины, а многолюдные города с рынками и заводами. Христиане только в начале пути, потому мы грешим больше меры. Но, поверь, я всю душу и силы вложу, чтобы крещёные земли не распались под натиском чужеверия, чужой силы и их чужебесого серебра.

– Деньги во славу Божью до добра не доведут. Алчность всегда служит только одному господину. Золотом ты навлекаешь на людей тьму, что и без того в нищете и озлоблены, – ответила Женя. Через приподнятые ставни крейсера виднелись знакомые холмы и равнины Монастыря. Вдалеке сверкнула извилистая лента Кривды, за ней тёмная полоса хвойного леса.

– Хочешь сказать это я виноват, что Шатуны взялись за оружие? – рассердился Егор. – Нет уж, иначе моя вина точно такая же, как если бы ты убийцу того не отпустила, и он бы больше никогда не разбойничал, или если бы по твоей воле мы на Старое Кладбище не поехали, то и все Шатуны были бы живы.

Женя словно получила пощёчину. Она уставилась на Егора, метнулась взглядом к контейнеру в проходе между сидений.

– Подъезжаем! – голос Василия вырвал её из оцепенения.

– Остановись! – вдруг вскочила она и, хватаясь за поручни, перешагнула контейнер и добралась до дверей. Сбитый с толку водитель обернулся к тысяцкому. Василий кивнул и тут же скрипнули тормоза, двери раскрылись.

– Женька, стой! Не выходи говорят! – Егор попытался перескочить контейнер, но запнулся и свалился в проходе. Женя выбежала на дорогу. До Монастыря оставалось рукой подать. Она хорошо видела белые стены Обители, на фиолетовой хмари тускнели маковки храма. Дозорные со стен, должно быть, гадают почему автобус остановился и не доехал до надвратной церкви Преображения.

Женя подступила к тёмному лесу – безликому и молчаливому возле грунтовой дороги. Она чувствовала, что лес смотрит в ответ: не дремучими зарослями, не сизым мраком между елей и сосен, не высокой травой и не мхами, а глазами подземников. И Женя смотрела в эти глаза полные ненависти и гибели для всех христиан. Никто не посмел бы подойти вплотную к кровавой черте, где на деревьях повсюду вырезан знак Мара-Вий. Войти в заросли – навеки пропасть, стоять перед лесом – оказаться на мушке у Нави. Женя не знала ни одной веской причины, по которой подземники не могли выстрелить.

Лес хмуро молчал, даже пения птиц, звериного рыка или случайного скрипа деревьев не слышалось. Сзади схватил за руку Егор.

– В автобус, прячься немедленно!

Женя не сдвинулась.

– Почему они думают, что мы их боимся? Мы не боимся их, мы смиряем свой страх. Они нас запугивают, потому что привыкли пугать. Но почему мы должны их бояться? Разве жертва – это не путь христиан?

– Женька, погорячился я, наболтал лишнего. Не заставляй тебя силком в машину тащить. На нас будто мишень нарисована. Они метко стреляют, я видел. Подземники – не Шатуны, не играй с ними!

– Я не боюсь, – Женя отступила назад, не желая поворачиваться спиной к лесу. Егор быстро заслонил её. Водитель автобуса двигателя не глушил и, как только они вошли внутрь, двери захлопнулись, заскрипела коробка передач и крейсер поехал дальше к Монастырю…

…Дрожь пробежала по телу электрическим током. Яр узнал её золотистые волосы и настороженные голубые глаза. Он прижал лазурный платок к лицу и вдохнул запах ткани. На окраину леса он вышел, лишь только заслышав шум двигателя. Крестианка выжила и смогла вернуться в Обитель и теперь за стенами, за кровавой чертой.

Яр тяжело задышал, развернулся и поспешил к логову. Злость и желание распалили в нём дикую кровь…

…На дозорной лёжке Олеся опустила винтовку и недовольно цыкнула языком.

– Совсем страх потеряли, божемольные.

– А? – спросонья окликнула Ритка.

– Крестианцы на дороге болтаются, будто им тут дозволено.

– Чего не палила тогда? – потянулась и широко зевнула сестрица. Олеся невольно заухмылялась.

– Там хахаль твой был, белобрысый. Помнишь, как три Зимы назад ты на машине с ним блудовала?

– Где?! – вскочила Рита и выхватила бинокль. Она жадно вцепилась глазами в дорогу, но автобус доехал до Монастыря.

– Имени его толком не помню, – нарочно отмахнулась Олеся.

– Егором зовут, – пробормотала Рита, всё ещё не опуская бинокль.

– Крестианцами их всех кличут. Да не выглядывай! Уже забыл про тебя, – сонливо пробормотала Олеся и сунула винтовку в руки сестре. – На, теперь твой черёд караулить. Может он тебе ещё чем-нибудь из-за ворот помашет. Тогда и подстрелишь.