Он опустил глаза на вытянутые перед собой худые руки. Те тряслись сильнее, чем в лихорадке. Он все еще болен, как если бы раны загноились от его безумия. Или это безумие подпитывало болезнь. Заточенная глубоко в душе ярость ослепила, прорвалась, как горная река по весне, сметая на своем пути переправы, смывая мосты. Теперь эта ярость схлынула, и на место ее приходило холодное осознание. Он поднял руку на королевскую кровь. Слов оказалось достаточно, чтобы не справиться с собой. А раз так, он больше не воин.

* * *

Домой Наль вернулся поздно, едва волоча ноги от усталости, которой пытался загнать себя до беспамятства, чтобы отпустили ходящие по кругу мысли. Какая-то часть его даже ожидала, что если остаться в кузнице, за ним явятся прямо туда, и младшей семье не придется переживать хотя бы вид королевской стражи на пороге.

Он не станет оправдываться ни долгой тяжелой болезнью с ее трагическими последствиями, ни глубоким душевным потрясением, что не залечит и время, ни тем, что стоящий за страшным преступлением Алуин счел возможным прийти в кузницу и кичиться своей безнаказанностью. Представитель знати не может вызвать на дуэль члена королевской семьи, будто равного. Единственным выходом в таком случае остается искать справедливости через суд. В первые века после Огненного Дождя посягание на чужую невесту или жениха каралось как тяжкое преступление, сразу после убийства, колдовства, супружеской измены и жестокого оскорбления родителей. Наль отказался от суда, от виры, не обличил при дворе ни принца, ни бывшую невесту. О, он мог бы!

А молот все стучал, и эхом отдавалась кровь в висках. Потом пламенеющее тяжелым алым заревом солнце скрылось за горами. Замковый двор погрузился во тьму. Руки дрожали точно так же, как днем, теперь от усталости, и судорога сводила мускулы до боли. Нетронутым прошел он через замковые ворота.

Дойдя до своих покоев и отпустив возившегося с Даром Бирка, Наль скинул сапоги, прислонился спиной к стене и дал себе съехать по ней на пол. От начинавшей понемногу возвращаться на этой седмице в тело легкости не осталось и следа. Он заготовил с десяток способов предупредить близких, но не остался доволен ни одним. Мягкого пути объявить о преступлении против принца и предстоящем суде с потерей чудом спасенной недавно должности просто не было.

«Я позабочусь о репутации нашего Дома.»

Наверное, столько бесчестья Фрозенблейдам не приносил даже четверодный прадед Агнарион.

Дар восторженно пыхтел рядом, теребил за штанину, нападал на ногу Наля и неловко падал назад, теряя равновесие. По крайней мере, Алуину хватило совести отложить арест до утра. Нужно появиться в кузнице как можно раньше, чтобы в замке знали, где его искать. Или совести хватит и на то, чтобы дать провести Урожайную Луну на свободе? Суд все равно не начнется в праздник. А послезавтра Страэллад, Светодень, когда суды и наказания запрещены законом. У него есть два дня, чтобы дарить настрадавшейся семье иллюзию благополучия и безмятежности.

«О, Создатель…»

Прижатые к лицу натруженные с непривычки ладони холодили щеки. Он больше не воин. Он больше не ювелир. Скоро больше и не королевский оружейник, и уж точно не гордость Фрозенблейдов. Нужно будет попробовать выспаться перед арестом.

Сопение и возня на полу сменились азартным урчанием. Начинающие резаться зубки требовали своего. Целью стал мизинец хозяина. Наль раздраженно окрикнул щенка, но тут же подхватил на руки.

— Прости, — прошептал он, поднимая на уровень глаз доверчивое маленькое существо. — Что же твой хозяин натворил. Как вырваться из этого порочного круга? Только кажется, что ты на свободе, но вот видишь перед собой очередной виток. Знаешь, кто-то очень порадуется, увидев меня у позорного столба. А кто-то будет скорбеть.

Дар усиленно махал хвостиком и пытался лизнуть Наля в нос.

* * *

Выспаться не удалось. Он опасался возвращаться к настойке с корнем мандрагоры и даже отведать сон-травы. Хватало и ежедневной тяги выпить гораздо больше красного вина, чем того требовало восстановление крови. Полночи пролежал он в тревожной полудреме, вскидываясь от каждого шороха охотящихся летучих мышей-кожанков, скрипа веток на ветру за окном. Луна, зловещая и холодная, глядела в покои. Когда бледная, как предчувствие, небесная вуаль протянулась над Сумрачным Лесом, знаменуя Час Росы, Наль встал, погладил свернувшегося под одеялом Дара и начал собираться.

Новая чистая сорочка пахла хвойным мылом и лесными травами. Спустившись на первый этаж, он уловил и другой, растекающийся по дому аромат: выпекающийся на Урожайную Луну пряный морковный хлеб, от которого каждый должен съесть хотя бы кусочек.

Этим утром организм отвергал пищу с особой настойчивостью. Подавляя тошноту, Наль с трудом затолкал в себя треть тарелки супа на эле с грибами, луком, зайчатиной и яйцом и несколько ломких сухарей. Иначе он не сможет работать. Домашние успели привыкнуть к перепадам его настроения, и за столом не приходилось изображать предвкушение праздника. Он только обнял за плечи спустившуюся к завтраку мать, обменялся поздравлениями с остальной семьей, и даже с Эйверетом был приветливее обычного, а потом, не сказав более ни слова, вышел в густой утренний туман сырого прохладного сада. Бирк завернул ему с собой еще теплый ломоть выложенного орехами и семенами Урожайного хлеба и острый зернистый сыр с плесенью.

Никто не нарушал покоя в кузнице. Наль отпустил помощников и подмастерье — рабочий день все равно обещал быть коротким, и в середине Часа Солнца с удивлением обнаружил себя шагающим, как остальные фальруннцы, на главную площадь. Вокруг раздавался оживленный праздничный гул и смех, развевались на поднимаемых в воздух длинных палочках яркие хвостатые ленты, звенели колокольчики. Над площадью и прилегающими улицами висели разноцветные флажки. Головы эльнарай украшали венки из цветов, колосков, тонких веточек, луговых трав.

Наль не стал искать в толпе близких или друзей. Все происходящее словно скользило мимо него. Он только старался держаться подальше от центра площади — не из страха, чтобы дать и королевской семье мирно встретить праздник. Там, куда влек поток эльнарай, стояли на задрапированном тканью с растительными узорами помосте они все во главе с Ингеральдом, включая новую принцессу.

Обе золоченые стрелки на лазурном эмалевом циферблате городской башни застыли на полудне, слепя глаза отраженными лучами, и тогда с глубоким, тяжелым мелодичным гулом ударил колокол. Словно пробуждаясь, к нему присоединились колокола поменьше и повыше тональностью, потом совсем высокие и чистые, и наконец самые маленькие, несущие свой тоненький бойкий перезвон поверх всего многоголосья. Им ответил густой звук колокола с массивной оборонной башни