Покровителя. Гешу отпевали в церкви, куда мы с тобой, Сашка, хаживали. — Вместо сына он теперь обратился к Ире Кильман. Женщина прерывать деда не стала и подыграла сочувственным кивком. Старик продолжил: — Грозный был человек — Покровитель. Как нам с церковью помог! Добрый был человек, богобоязненный. Как сейчас помню скулы и бороду. — Старик выставил вперёд ладонь, раскрыл пальцы, выпучил глаза. — Скулы. Ага. Вижу прямо эти скулы. Страшный был человек.

— Ну разболтался, дубина! Зря я, что ли, готовила? Всё, времени нет, марш в коридор одеваться. Девочки, выходим.

Это было последние слова, что Джоанна сумела различить в тот вечер: дальше она слышала только собственные мысли. Она пока не понимала, насколько тесно связаны Чипировы и Герман Кутько, кто такой Покровитель и что он такого великого сделал для церкви. Но ей достаточно было знать, что этот ублюдок Герман унижал Яна и ходил в одну с Сашей церковь. Виски пульсировали, изо рта текла слюна. Джо не смогла даже поднять руку, чтобы вытереть мокрый рот. Монолог старика Семёна стремительно забывался. О ком он говорил? Кто такой Герман? Где она сейчас находится? Что за женщина сидит рядом с ней и зовёт её по имени? Точно, это Ира. Вот она подносит чашку к губам, делает глоток…

— Твою мать! — вырвалось у Джоанны, и ожившая шизофреничка выбила кружку у сестры из рук. Сосуд упал на стол, и только постиранную скатерть залило крепко заваренным каркаде. Ирочка пискнула: «Джо, ты чего? Я чуть не обожглась». Кассандра Карась в один момент разрушила уют столовой возмущённым визгом: «У неё обострение! Опять Ян, гад, недоглядел!» Ира, посмотрев на подругу-ворчунью, тут же сама ударилась в гнев, будто заразилась злобой от Кассандры. Две волны цунами накрыли безмолвную Джоанну, которая снова была виновата во всех грехах человечества. «Как ей можно доверять? Извела бедную Ирочку, мразь ты поганая, извела до седых волос!» Клеменс чувствовала себя пятилетним ребёнком, которого обвиняли в том, что он разбил несуществующую вазу. Она сидела и, не смея выдавить и слова, махала руками, мотала головой, тыкала на скатерть. На мгновение и в ней пробудилась ненависть к сестре, снова кажущейся неопрятной, невзрачной, убогой тихоней, как в её детстве. Джо чуть не вгрызлась Ире в глотку — вовремя опомнилась. Её звериная интуиция орала в оба уха, что надо бежать из этого проклятого дома. Она поднялась со стула и сразу очутилась машине Кильманов. Всю дорогу ехала, как в тумане. Алису с Костей встретила холодно, лишь подставив щёку для приветственного поцелуя. Весь вечер сидела в гостях угрюмая и задумчивая. И только известие об Алисиной беременности смогло вернуть её к жизни, заставило бледное лиц порозоветь, глаза — прозреть, а сердце — зажечь искрой любви к будущему внуку.

***

В тот же вечер, то есть двадцатого апреля, Оленька Суббота спешила домой, чтобы повидаться с супругом. Сейчас она осторожно входит в кабинет, боясь скрипнуть дверью. Дамир сидит на кожаном диване, разбитый и сломленный, в махровом халате и с обмотанным бинтами коленом. Выглядит ужасно. Женщина немедленно направляется к нему; каблуки гулко стучат по мраморному полу.

— Дамир!

Он поднял голову и протёр красные слезящиеся глаза. При виде жены (кто знает, бывшей ли, настоящей ли) он мгновенно ожил, словно цветок, почву которого после долгой засухи увлажнил долгожданный свежий ливень. Он был счастлив ухватиться за единственную возможность вновь увидеть её, полюбоваться ею, поговорить с ней, пусть и в последний раз. Ольга была светом его жизни. «Огонь в моём сердце, который невыносимо жжёт, разъедает всё живое изнутри!.. Но нет смысла жить, если он погаснет». Без сомнения, Артемий знал, о чём писал.

— Как нога? — спросила Ольга.

— Я думал, что больше не увижу тебя, — просипел Дамир. — Ты за вещами?

Женщина печально улыбнулась:

— Нет, дорогой, я за тобой.

Неожиданно для Хассан Оля села к нему на колени. Губы мужчины дрогнули в немом плаче. Он сгорал от желания обнять её, но так и не решился. Тогда она сама положила его руки к себе на талию и подарила мужу долгий страстный поцелуй. Дамир впервые плакал на глазах у жены. Ольга принялась целовать каждую слезинку на его лице.

— Больше всего на свете мне хочется попросить у тебя прощения, — горестно прошептал Дамир, — но я понимаю, что недостоин его. Надо было рассказать тебе раньше.

— Недостоин? Ты считаешь, что недостоин? — Она обняла его ещё крепче и поцеловала в лоб. — Передо мной человек, который пожертвовал всем, что имел, чтобы сделать счастливой одну-единственную ветреную девицу, неблагодарную, глупую и жестокую. Ты смог предостеречь наших детей от подобных ошибок. Отдал Таю на курсы самообороны, чтобы с ней не поступили так же, как со мной в пятнадцать. Даже не притронулся ко мне после спасения, хотя мог. Рассказал моему папе всё, как есть, ничего не утаил. Рисковал. Я удивлена, что папа тебе поверил; он запросто мог убить тебя, но ты не струсил. Был честен. Кстати, о честности: ты знал, что мои родители развелись?

— Не знал, — всхлипнул Хассан и обеспокоенно спросил: — Давно?

Ольга прижалась щекой к его лбу и закрыла слезящиеся глаза:

— Я ночевала у них вчера. Они сначала рассказали о твоём прошлом, а потом покаялись, что уже давно в разводе. Знаешь, когда они разошлись? Сразу после того, как мы с тобой уехали в свадебное путешествие. Терпели друг друга до моего совершеннолетия. Теперь съезжаются только на одну ночь, когда я приезжаю к ним погостить, и разыгрывают счастливую чету. На следующий день мама возвращается к любовнику, а отец уходит в запой. Представляешь, до чего ложь людей доводит? А главное, зачем? Я пообещала себе, что буду лучше родителей — должно же следующее поколение хоть в чём-то превосходить предыдущее. В этом смысл воспитания детей: всегда есть надежда, что ребёнок унаследует не только дурное. Так что ты и правда мой спаситель. Если о нашей истории узнают все, я не буду ничего скрывать, как мама. Те, кто мало думает, всегда много говорят; и пусть себе болтают. Много сейчас на улицах собак без намордников. Зато мы будем вместе до конца, даже если весь мир снова будет против. Главное, теперь мы наконец-то есть друг у друга.

***

Денис Хассан и забыл, сколько месяцев запрещал себе думать о Ренате. Отвлечься ему помогла тяжёлая, непредсказуемая, лишающая сна, жалости и робости работа, коей он посвящал всё своё время. Хладнокровные убийства. Кровь. Специальные поручения. Трупы, на которые и при всём желании уже невозможно глядеть с омерзением, только с