в той в сердце

хижине, на мыслителя

где в книге той – грядущее (вот

чьи имена там вписаны уже грядущее)

перед моим? – слово

Стихотворение заканчивается так

«…Лес, пустошь, тряска

Ятрышник[793] с ятрышником, порознь,

позже, в пути, проступает

резкость,

везущий нас, тот человек —

он слушает тоже,

кое-как

проложены гати

в болоте,

влажно, топь».

Обратим внимание, что в стихах есть и «надежда в хижине», и «слово, исходящее из сердца мыслителя», и «в пути проступает резкость», и «в болоте, влажно, топь».

Хайдеггер и Целан встречались ещё несколько раз, обменивались письмами. Когда они встретились в последний раз, Целан в большой аудитории читал свои стихи. Хайдеггер слушал сосредоточенно, мог потом дословно цитировать целые строки, но во время дискуссии Целан, при всех, обвинил его в невнимательности. Оба расстались в подавленном состоянии.

Летом 1970 года Хайдеггер собирался показать Целану гельдерлиновские[794] места на Верхнем Дунае. Не получилось, весной этого же года Пауль Целан покончил с собой.

Когда Хайдеггер и Целан прощались в последний раз, Хайдеггер «глубоко взволнованный», сказал окружающим: «Целан болен – неизлечимо».

Скорее всего, так оно и было, Хайдеггер был «глубоко взволнован», Целан был болен неизлечимо. И всё-таки в словах «болен неизлечимо» есть лукавство, ведь болезнь была следствием душевных мук, не так-то просто было проложить «гати» в болоте, не так-то просто было выбраться из «топи», после всего того, что случилось с Целаном и с его близкими, и после нескольких часов в «хижине», даже если после этого он казался в приподнятом настроении.

Целана раздирала трагическая антиномия, и не было иного выхода, как покончить с собой.

Хайдеггер искренне собирался расположить к себе Целана, но так, чтобы избежать трагических вопросов. Ему не хватило мужества вступить на мост, под которым разверзлась бездна.

А просёлочных дорог в этом случае не было.

…метафора моста

Метафора «моста» возникла в моём воображении после знакомства с идеями Габриэля Марселя[795] и Рейнхольда Шнайдера[796] в изложении Рюдигера Сафрански.

«Габриэль Марсель напоминает о фундаментальном смысле религии. Трансцендентность – это тот ориентир, который освобождает людей от необходимости быть друг для друга всем. Ориентир, благодаря которому они могут прекратить взваливать друг на друга ответственность за «нехватку бытия» и попеременно обвинять друг друга в том, что чувствуют себя в этом мире чужими. Им также не нужно будет с таким страхом бороться за собственную идентичность, если они смогут поверить, что по-настоящему их знает только Бог… Тем самым она (трансцендентность) даёт человеку мужество, потребное для осознания его бессилия, его бренности, его способности ошибаться и быть виновным. Но она также даёт силы, чтобы жить с подобным сознанием, и в этом смысле представляет собой духовный ответ на вопрос о пределах того, что способен осуществить человек».

Рейнхольд Шнайдер считает, что «История – это мосты, которые Бог воздвигает над немыслимыми безднами. Мы должны пройти по мосту. Но каждый день мост чуть-чуть удлиняется, может быть, всего лишь на один шаг… Мы идём в иной, совершенно чуждый нам мир… История не обрывается, и всё же её преображения представляются нам крушениями…».

Метафора, которая возникла в моём воображении, имеет более локальный смысл. Не претендую на фундаментальные проблемы человеческого бытия, мне достаточно того, что предлагаемая метафора помогает понять некоторые стороны взаимоотношений между Хайдеггером и Арендт (в какой-то степени и между Хайдеггером и Целаном) после Большой войны.

Представьте себе мост, по которому навстречу друг другу движутся два человека.

Они бесконечно близки друг другу, поэтому и движутся навстречу друг другу.

Они бесконечно далеки друг от друга, многое их разделяет, настолько, что в иные времена они должны были бы драться насмерть, существование одного исключало бы существование другого.

Они умные, их можно назвать мыслителями, они понимают, что не должны заглядывать в бездну под мостом, в этом случае они не смогут двинуться навстречу друг другу.

Но они не могут позволить себе сентиментальность, они не могут делать вид, что нет бездны под мостом, по которому они идут навстречу друг другу.

Они должны понять трагизм своего положения. Но трагизм не означает невозможность, безнадёжность. Как не парадоксально, «невозможность» и «безнадёжность» несут на себе печать сентиментального разочарования, а не трагического приятия мира.

Они должны понять трагизм своего положения, но вести себя мужественно, т. е. не останавливаться на мосту, не поворачивать вспять, продолжать идти навстречу друг другу.

Они должны встретиться, чтобы помочь друг другу. Не обвинять друг друга, напротив, поблагодарить судьбу за ту близость, которая была между ними, и которая не может исчезнуть бесследно.

Мартин Хайдеггер в послевоенные годы…

После войны Хайдеггер пережил трудные годы.

Французские оккупационные власти, которые в 1945 году разместились в разрушенном Фрайбурге, остро нуждались в жилых помещениях. Встал вопрос о конфискации жилья у тех лиц, которые сотрудничали с нацистами. В «чёрный список» попал дом Хайдеггера. Супруги Хайдеггер начинают отчаянно бороться за сохранение своего дома. Хайдеггер пишет оккупационным властям гневное письмо, в котором есть такие строчки:

«Я самым решительным образом протестую против этой дискриминации моей личности и моей работы. Почему именно я должен быть не только наказан конфискацией излишков жилой площади, но и полностью лишён моего рабочего места и подвергнут диффамации перед всем городом – я бы даже сказал, перед мировой общественностью?»

Дом не конфискован, на некоторое время в него подселяют одну семью военнослужащих.

Французские власти сами не проводят расследования. «Дело Хайдеггера» поручается специальной комиссии (не суду!), в которую входят профессора, освобождённые из нацистских тюрем.

Комиссия предлагает Хайдеггеру ответить на ряд вопрос, но в целом ведёт себя достаточно доброжелательно.

Члены комиссии внимательно проверяют каждый оправдательный довод Хайдеггера. В случае, когда то или иное утверждение не удаётся ни подтвердить, ни опровергнуть, вопрос решается в пользу Хайдеггера.

Комиссия соглашается с предложенной философом версией, что после 1934 года его отношения с нацистами фактически прервались. Комиссия принимает во внимание оправдание философа, что во время своего ректорства, он не только не преследовал евреев, но даже, в рамках возможного, помогал. Вместе с тем комиссия высказывается достаточно чётко:

«…нет никакого сомнения в том, что Хайдеггер в судьбоносном 1933 г., сознательно поставил на службу национал-социалистической революции великий блеск своего имени и своё специфическое ораторское искусство – и тем самым способствовал оправданию этой революции в глазах немецкой образованной публики».

По мнению комиссии, лучшим решением была бы отставка или пенсия, однако с «предоставлением всемирно известному