философу возможности вести преподавательскую деятельность хотя бы в ограниченных масштабах».

Сам Хайдеггер считал решение комиссии «инквизиторским», он предложил, чтобы комиссия запросила у Карла Ясперса отзыв о его поведении в период ректорства, рассчитывая, что это приведёт к снятию с него всех обвинений. Но этого не произошло. В отзыве Ясперса были такие строки:

«Стиль мышления Хайдеггера, который кажется мне по сути несвободным, диктаторским, некоммуникативным, будет ныне роковым в его преподавательском воздействии. Стиль мышления представляется мне куда более важным, чем содержание политических суждений»

В последующем, так или иначе, за Хайдеггера заступились многие его выдающиеся современники, которые сумели сохранить своё честное имя, хотя никто из них не сомневался в вине знаменитого философа. Заступились и французские интеллектуалы, которые были участниками французского движения Сопротивления. Более других они понимали тяжесть вины Хайдеггера, но считали необходимым переводить его книги и статьи, чтобы они стали достоянием думающей публики.

Понимая, что находится во французской оккупационной зоне, Хайдеггер не преминул этим воспользоваться, и стал писать комиссии и властям о том, что его философские работы распространены во Франции и стимулируют мышление.

Как видим, Хайдеггер изворачивается, так или иначе, оправдывая своё поведение в нацистский период.

Герберт Маркузе[797] имел все основания написать ему, в письме в августе 1947 года:

…заметим, что Герберт Маркузе по происхождению еврей, получил степень доктора литературы в университете Фрайбурга, а впоследствии вернулся во Фрайбург, чтобы продолжить изучение философии под руководством Хайдеггера…

«Вы сказали мне, что с 1934 года совершенно порвали с режимом наци и что гестапо следило за Вами. Я не стану сомневаться в Ваших словах. Но остаётся фактом: в 1933–1934 гг. Вы столь сильно идентифицировали себя с режимом, что и сегодня в глазах многих остаётесь его безусловной духовной опорой. Доказательство – Ваши собственные речи, сочинения и действия того времени… Многие из нас долго ждали от Вас слова, того слова, которое бы чётко и однозначно освободило Вас от этой идентификации, слова, которое выражает Ваше действительное отношение к тому, что произошло. Вы такого слова не сказали – по крайней мере, оно ни разу не вышло за пределы частной сферы».

Приведу также слова Ю. Хабермаса[798], тогда ещё достаточно молодого человека, который через газету адресовал Хайдеггеру вопросы, ответы на которые должны были бы прояснить отношение философа к нацизму, но ответа не получил:

«…апологетическое поведение Хайдеггера после войны, ретуширование и манипулирование, отказ публично отмежеваться от режима, сторонником которого в своё время публично себя провозгласил – всё это объясняется тем, что философу было присуще скроенное по собственной мерке миссионерское сознание, с которым было бы несовместимо признание своих ошибок и тем более вины».

В какой мере упорство Хайдеггера объясняется особенностями его личности, насколько его «почвенническим» мировоззрением, насколько его миссионерским сознанием – все эти сложные вопросы оставляю более компетентным исследователям.

Со своей стороны могу сказать только следующее, моя точка зрения, не более того. Хайдеггер после войны вёл себя не мужественно. Не могу назвать это поведение и принципиальным, в отличие, например, от поведения Кнута Гамсуна[799], не побоявшегося с открытым забралом пойти чуть ли против всего мира. Хайдеггер, не побоимся этого слова, мельчит. А после 1949 году, когда философская общественность во всём мире, широко отметила его 60-летие, он, пожалуй, окончательно уверовал в свою непогрешимость.

Не могу сказать, что подобно Гедде Габлер он мог бы сказать «пошлое следует за мной по пятам». Не мог бы, поскольку это пошлое было в его натуре.

Отмечу, что процедура денацификации в 1949 году закончилась для Хайдеггера вердиктом: «Попутчик. Карательные меры не требуются».

Встреча Мартина Хайдеггера и Ханны Арендт: Фрайбург, 1950 год…

В начале 1950 года Ханне Арендт предстояла поездка в Европу в качестве исполнительного директора организации под названием «Еврейская культурная реконструкция»[800]. Цель организации была в том, чтобы передать прежним владельцам культурные ценности, отнятые у них нацистами.

Ханна сочла необходимым (мост?!) проехать через Фрайбург, чтобы встретиться с Хайдеггером. Она желала этой встречи и боялась её.

Когда незадолго от отъезда подруга Ханны спросила её, радуется ли она поездке во Фрайбург, она ответила: «дорогая, чтобы «радоваться» Фрайбургу, нужно обладать чертовским мужеством – а у меня его нет».

Её признание ничего не означает, она была мужественной женщиной,

…мужественная женщина также естественно как женственный мужчина…

но она была женщиной, она была человеком, она могла позволить себе быть слабой, сомневающейся, растерянной.

Она не могла не бояться этой встречи, ведь она не могла не понимать, что в политическом смысле Хайдеггер относится к её преследователям, и после встречи с ним она может утратить своё душевное равновесие.

Когда она говорила в письмах о своей «гордости», по существу она пыталась скрыть свой страх вновь подпасть под чары Хайдеггера. И как можно судить по её письмам после встречи в 1950 году, «чары» сразу же стали на неё воздействовать. До поры до времени.

В письме к Хайдеггеру Ханна назовёт эту встречу «оправданием всей моей жизни», но через некоторое время напишет своей подруге, «он не понимает, что всё это было 25 лет тому назад, что он не видел меня больше 17 лет». По её мнению Хайдеггер стоял в её комнате как побитая собака, и происходящее казалось ей трагикомедией.

Ханна не противоречит себе ни в первом, ни во втором случае. Просто она человек и в ней могут возникнуть различные настроения.

Встретились они в рецепции отеля во Фрайбурге в феврале 1950 года.

Хотя и договаривались о встрече, встретились спонтанно.

Хайдеггер, придя в отель, послал ей письмо, но не стал дожидаться ответа, и неожиданно попросил сообщить ей, что он внизу. Не трудно предположить, что у Хайдеггера были свои колебания, но он был мужчина, он был уверен в себе, и не пристало ему проявлять нерешительность.

Ханна спустилась в рецепцию, и они встретились. Впервые через двадцать лет.

Но здесь и сейчас многое для них оказалось иным.

Женщина, теперь уже не столь юная и не столь наивная, была замужем, она понимала, что её муж способен проявить необходимую деликатность, но не хотела злоупотреблять его деликатностью.

Мужчина решил, что он способен принять решение, которое с радостью (?!) примут обе женщины, на то он и мужчина, чтобы принимать решение, в том числе и за женщин.

Так начался новый этап их взаимоотношений, который по праву называют «осенними». В отличие от «весеннего» этапа встреч было намного меньше, но были письма, которые позволяют судить о том, что эти двое, несмотря ни на что,