Электричка тронулась. Ника отдышалась, поправила съехавшуюна затылок кепку, надвинула козырек низко, до бровей, и попыталась решить, чторазумней – остаться в забитом тамбуре или пройти дальше, вперед по вагонам. Вдвух первых должно быть свободней, но вдруг все-таки успели выследить, вскочилив эту электричку и сейчас идут по вагонам, ищут? Хотя… она ведь в последнем, вхвостовом…

Ее притиснули к двери. До ближайшей остановки вряд лиудастся пробраться в вагон. Ну ладно. Если ее здесь найдут, останется шансвыскочить, потом она убежит, переждет, попытается сесть в другой поезд. Насамый крайний случай у нее есть газовый баллончик.

Электричка набирала скорость, мелькали лица на платформе. НиКостика со Стасиком, ни странного субъекта с запавшими глазами Ника незаметила.

Толпа в тамбуре потихоньку рассасывалась, Ника побрелавперед, оказалось, что народу не так много. Уже через три вагона сталипопадаться свободные места. Ей хотелось сесть, закрыть глаза и ни о чем недумать. Она выбрала место в углу, у окошка, и тут же провалилась в странный,глубокий, почти обморочный сон. Ей не мешало, что лавка жесткая, и некудадевать голову, и рядом кто-то громко, нудно переругивается матом. Мерный ходпоезда ее убаюкивал, где-то на краю сознания звучали, сливаясь со стуком колес,строчки:

…Что музыка? Всего лишь струны, рельсы, знак равенства межнебом и землей. И сквозь метельный пепельный бедлам несется поезд в легкомструнном ритме, и на бока зеленые налипли ошметки снега с гарью пополам…

Это был кусок из маленькой поэмы, которую Никита написал вдвадцать лет. Они ехали в электричке сквозь ночную метель, им захотелосьвстретить Новый год вдвоем. Было у них что-то вроде убежища, далеко подМосквой, за Икшей, маленький домик с печкой на окраине деревни, о котором почтиникто не знал. Два часа на электричке, еще часа полтора пешком, через поле,через дубовую рощу, через тихие маленькие поселки, потом, за фермой, поворотнаправо, мост над болотистой речкой, и наконец, деревня Еланка. Маленький домикна самом краю принадлежал Надежде Семеновне Гущиной. Давно никто туда не ездил,кроме Никиты. Это было единственное место, где они могли остаться вдвоем в тешумные, наполненные гостями, чаепитиями, ночными посиделками, годы.

Они ехали страшно долго, остановка была конечной, и всюдорогу Ника дулась на Никиту потому, что он как будто не обращал на неевнимания, отвернулся, глядел в окно. А она думала: «Зачем я ему нужна? Емубезразлично, кто рядом. Несколько случайных строк, залетевших в его голову,важнее, чем я, живая…»

Потом они долго шли по узкой тропинке через поле,проваливались в снег. У нее заиндевели ресницы, и Никита отогревал, оттаивал ихгубами…

– Приготовьте билеты, пожалуйста! Девушка, проснитесь, вашбилет!

Ника с трудом открыла глаза, и в первые несколько мгновенийне могла сообразить, где находится. Нащупала в кармане куртки билет, протянулане глядя, и тут же, сквозь сонный туман, привидилось ей худое, как череп, лицо,запавшие глаза. Ника вздрогнула так сильно, что сумка упала с колен, онанаклонилась, чтобы поднять, а когда разогнулась, едва сдержала крик. Он сиделнапротив.

– Гражданин, ваш билет?

– Я не успел, – произнес он хрипло, не отрывая глаз от Ники,– я очень спешил. Давайте, я заплачу штраф.

– Да уж, придется. И еще за билет.

Он стал быстро, бестолково шарить по карманам. Руки у негосильно дрожали. Ника заметила семь круглых шрамов.

Образ из прошлого, из юности. Старый знакомый. Высокийширокоплечий парнишка в форме. В синей летческой форме. Она наконец отчетливовспомнила, что звали его Ваня Егоров, что он учился с Гришей в одной школе,потом приехал в Москву. Бывал у Ракитиных. Она запомнила его руки и шрамы нетолько потому, что об этом велся разговор. Ваня Егоров взялся починитьстаренькую пишущую машинку Никиты, дореволюционный «Ундервуд».

Никита давно собирался выбросить «Ундервуд», он никуда негодился, шрифт был нестандартный, и если даже привести в порядок, все равностаренькая машинка не выдержала бы больших нагрузок, огромных Никитиныхтекстов, восьми часов работы в день.

Он купил себе новую «Олимпию», а «Ундервуд» так и остался улетчика Вани Егорова. Вероятно, он все-таки починил старую машинку. Именно наней были напечатаны анонимные письма.

Два молодых здоровых контролера в форме стояли рядом. И ещедва милиционера шли по вагону. Тяжелый, животный страх вздулся в горле, недавал вдохнуть. Нике хотелось сказать: «Это сумасшедший, он давно преследуетменя, сделайте что-нибудь, уберите его отсюда», но она молчала, словноокаменев, и не могла оторвать взгляда от запавших глаз.

В них не было ни тени безумия, злобы. Только тоска.Контролеры ушли. Милиционеры прошли мимо.

– Что вам от меня нужно? Вас зовут Иван Егоров, – произнеслаона, едва шевеля губами. – Вы учились в одном классе с моим мужем. Потом сталилетчиком. Что вам от меня нужно?

– Здесь, в поезде, тот, кожаный, который был в метро, –сказал он, судорожно сглотнув, – вы его не видите. Он у вас за спиной, черездва ряда. Не оборачивайтесь.

Ника на секунду крепко зажмурилась, тряхнула головой, потомдостала пудреницу, увидела в зеркальце, через два ряда, физиономию Костика, тутже захлопнула коробочку, бросила в сумку, попыталась встать.

– Не надо. Сидите. Он пока не знает, что вы его заметили,это дает вам шанс, – он говорил едва слышно, Ника понимала его скорее подвижению губ, чем на слух, – я попытаюсь отвлечь его. Вы можете выскочить наследующей остановке, но только вам придется сделать это очень быстро. Он один,второго я не заметил.

– Иван, зачем вы за мной ходили? Зачем передали анонимкучерез Зинулю? Ее ведь убили.

– Я знаю, – он резко, нервно передернул плечами, – в письменаписана правда.

– Зачем вам?.. – повторила Ника, глядя ему в глаза.

– Простите меня. Вам я зла не хотел. И ей тоже. Такполучилось.

– А чего же вы хотели? Почему я вам должна верить? – Выможете верить ему, – он указал глазами туда, где сидел Костик, – можетевернуться к мужу. Это ваше дело. Мне уже все равно. Я устал. Я видел, как убилиЗину. Я запомнил номер машины и сегодня пойду в милицию.

– Почему вы не сделали это сразу? Объясните…

– Потом, когда-нибудь… Все, Ника, вам надо приготовиться. Яотвлеку его, но времени очень мало, – он медленно поднялся.

– Номер! Скажите мне номер той машины!

– Черный «Форд-Фиеста» образца восемьдесят девятого года.Три шестерки МК. Но, вероятно, фальшивый, – быстро пробормотал Иван и шагнулназад по вагону, прямо на Костика.