Верховный жрец-старейшина с достоинством, но явно поспешая, направился вниз. За Граанчем, опираясь на свои чупаги и соблюдая строгий, но пока непонятный Роману порядок, последовали остальные, за которыми двинулись допущенные на совещание старейшин одиночки вроде самого Романа.

Эльф наспех проверил все вокруг. Что бы там ни происходило, магией пока не пахло. Если б не уверенность северного, можно было перевести дух, но на узкоглазой высокомерной физиономии читалось предвкушение будущего торжества. Будь Роман честным вогоражем, он бы уже затевал ссору, отвлекая ненависть посла от Граанча, но рисковать талисманом Эрасти и собранными сведениями либер не мог.

Старейшины шли между взволнованными соплеменниками, почтительно, но не подобострастно расступавшимися перед ними, и путь их лежал к подножию Обители. Когда-то здесь начиналась трещина-тропа, ныне скрытая в ледяной воде.

Достигнув подножия утеса, поток раздваивался; обтекая чуть выпуклое дно долины, он устремлялся вниз, прижимаясь к ее стенам, и исчезал в боковых ущельях. Новоявленный мыс и был избран для жертвоприношения. Отыскался и жертвенник — огромный валун, на котором умудрились развести огонь. Рядом лежали, иногда конвульсивно подергивая связанными ногами, с десяток баранов, косуля, кабан и самый настоящий медведь, гордость какого-то удачливого охотника. Однако глаза всех были обращены в другую сторону. Роман вгляделся, вслушался и понял.

Рождение новой реки, перекрывшей путь к Ночной Обители, особо ретивые объявили знамением. Души Созидателей не удовлетворены жалкими жертвами, они требуют иной крови. Какому-то гоблину удалось захватить нескольких человек, и теперь самые правоверные собирались их прирезать. Разумеется, во имя погибших Созидателей и их именем.

Роман глянул на счастливчика, захватившего столь ценный трофей. Высокий, но такой широкоплечий, что казался приземистым, он с деланым равнодушием смотрел куда-то вверх, однако его прямо-таки распирало от сознания собственных заслуг.

Граанч пад Никор Ранна, тяжело ступая, вышел вперед и трижды ударил своей чупагой о камень.

— Время! — провозгласил он.

— Воистину время, — согласно наклонили головы старейшины. — В память о тех, кто создал все сущее, добровольно откажемся от лучшего, что имеем.

— Откажемся! — На этот раз грохнула вся долина. Граанч еще раз ударил чупагой, и его топорик окутало призрачное голубоватое пламя, подобное тому, что пляшет иногда на мачтах кораблей. Роман, вздрогнув от неожиданности, еще раз проверил окрестности. Нет, колдовством тут и не пахло. И тем не менее холодный огонь продолжал гореть. Верховный поднял чупагу вверх, и тут же пламя охватило вершины десятка гигантских лиственниц, росших на склонах.

— Мы сказали, нас услышали, — провозгласил Верховный.

— Воистину, — подтвердили старейшины.

Дальнейшее ничем не отличалось от обрядов, многократно виденных Романом во время скитаний по странам, куда еще не дотянулась рука Церкви Единой и Единственной с ее курениями и красным вином и куда не ступал конь последователей пророка Баадука, саблей и огнем утверждавших необходимость шесть раз на дню с воплями валиться на колени лицом на закат. Другое дело, что, утверждая свою веру, и последователи Триединого, и почитатели Баадука пустили столько кровищи, что в ней утонул бы самый голодный идол древности. При этом и в Атэве, и в Арции люди втихаря продолжали резать глотки баранам и сворачивать шеи курам, выкупая кровью животин удачу. А в душных джунглях Сура до сих пор кочевали племена, жертвующие духам кто младенцев, кто только что созревших девушек, а кто и впавших в старческую немощь вождей. Кровавых жертв не признавали, похоже, лишь в Эланде — маринеры предпочитали радовать море частью захваченной добычи, а не чужими, пусть и цыплячьими, жизнями. Глядя на торжественные приготовления, Роман в очередной раз подумал о несхожести маринеров с остальными обитателями Благодатных земель. И о том, что лучше бы Кризе не досталось удобного места.

2

Бараны и косуля безропотно приняли свою судьбу. Кабан и медведь пытались бороться, но, накрепко связанные, ничего не могли поделать со своими мучителями, и их кровь смешалась с бараньей.

Как только буро-черная туша в последний раз дернулась, а дымящееся медвежье сердце было извлечено из груди горного гиганта и возложено на алтарь, Верховный поднял полыхающий топор, намереваясь что-то возгласить, но тут вперед выступил высокий старик. Тот самый, что напомнил о жертвоприношении.

— Созидатели, — возвестил он, — ждут от нас стойкости и веры. Мы должны вырвать сердца предателей, и мы должны быть жестоки к врагам! Только тогда мы вновь обретем богов. Только тогда мир вновь будет принадлежать нам! Вспомним Песнь Уцелевшего: «Кровь отступников открывает дорогу!» Вспомним Предсказание. Колдун с равнин с рыжим младенцем знаменуют конец и начало! Кровь младенца откроет Ночному народу путь вниз, а предателям — в ледяную пустоту небес! Свершилось! Мой сын привел в Великую Ночь к Обители колдуна с рыжим младенцем! Их кровь открывает врата удачи. Наш поход потрясет корни гор! Сын мой, подойди!

Так не понравившийся Роману здоровила гордо вступил в освещенный жертвенным костром круг, он не оглядывался. Следом за ним дюжий охотник волок оборванного человека, прижимавшего к груди сверток с ребенком, с другой стороны тащили за волосы пронзительно визжащую молодую женщину.

Звездный Лебедь, как?! Каким образом здесь, на краю света, оказался Симон с Лисьей улицы, деверь Лупе, соратник и друг?! Что за женщина с ним, откуда ребенок? Будь оно проклято, ремесло разведчика! Разведчик — всегда предатель. Он предает тех, кто ему верит, доверяя сокровенное. Он предает своих, потому что… Да потому что он, Роман Ясный, не может выхватить шпагу и броситься на выручку маленькому лекарю. Он обязан вернуться! Чтобы рассказать об увиденном, чтобы встать рядом с Рене…

Нэо Рамиэрль не вправе умереть здесь и сейчас. Не вправе рискнуть кольцом Ангеса, древними тайнами, правдой о гоблинских армиях… Будь оно все трижды, четырежды, десять тысяч раз проклято! Он не может даже отвернуться, так как стоящие рядом не поймут.

В память Романа навеки врезалась эта сцена. Мертвенный свет пылающих, но не сгоравших лиственниц, пятнистые от звериной крови камни алтаря, шум потока, притихшая толпа и семь застывших фигур.

Тянущий лапы к звездам фанатик — и как только он, Рамиэрль из клана Лебедя, мог думать, что проклятые гоблины отличаются от людей и эльфов лишь внешним видом?!

Верховный, все еще сжимающий чупагу, но почти утративший власть. Трое воинов, тупых и счастливых, — этих он рано или поздно убьет, хотя легче от этого не будет.

Женщина, которая не может уже даже кричать. Симон, пытающийся прикрыть собой какого-то ребенка…

Время остановилось, как останавливается всегда, когда мы выбираем меньшее из зол. Проклятое эльфийское зрение позволяло видеть все в мельчайших подробностях: кровоточащие ссадины на лице женщины — видно, ее тащили лицом по шероховатым камням или льду, обрывки рыжей лекарской мантии, разноцветные полоски одеяльца, в котором заходился плачем ребенок, осклабленные рожи добытчиков… Фанатик, уже не оглядываясь на Верховного, обнажил нож, вероятно загодя припасенный для такого случая. Его звероподобный сынок, перехватив поудобнее спутанную гриву волос, толкнул пленницу вперед; женщина упала на колени.