— Зрите, — вновь возопил отец удачливого охотника, — я, я, Кадэррок пад Ухэр, исполню предначертанное во имя Возвращения!

И тут в круг ворвалась орка… Грэдда! Мать Кризы и Грэддока, осмелившаяся любить того, кого захотела, и заплатившая за это чуть ли не жизнью. Роман ее узнал сразу, хотя видел лишь единожды. Нет, воистину гоблины, как и люди и эльфы, способны как на великую жестокость, так и на величайшее милосердие.

Грэдда озверевшей кошкой налетела на охотника и изо всех сил толкнула, а тот то ли не ожидал нападения, то ли неловко стоял. Гоблин тяжело грохнулся, нелепо задрав ножищи. Он так и не выпустил волосы жертвы, и женщина рухнула на своего мучителя. По рядам зрителей пронесся ропот, а потом все стихло. Казалось, стало слышно, как падает редкий крупный снег.

— Ты! — закричала Грэдда, поворачиваясь к жрецу-старейшине. Кто, глядя в ее лицо, осмелился бы утверждать, что орки безобразны и звероподобны?! — Ты, убийца! Упырь! На тебе крови, как на зимнем медведе!.. На тебе и твоих выродках!..

— Уведите безумную. — Холодный презрительный голос мог принадлежать только гостю с севера. — Я сам принесу жертву во имя Возвращения — уведите эту женщину! Я сказал, иначе мне придется принести в жертву и ее, дабы ее вопли не сглазили Великого Дела.

Высокие, меченные белым воины встали за спиной Верховного. Тот рванулся было что-то сказать, потом угрюмо опустил голову, заранее смиряясь с поражением. Верховный — но не Грэдда. Обнажив охотничий нож — такой же, как у Кризы, орка закрыла собой человека с ребенком. Она не собиралась уходить.

— Убийца! — повторила она. — Ты говоришь, что служишь богам?! Горе им, если у них такие слуги! Горе нам, если к нам вернутся такие боги. Твое дело проклятое! — Кроме ножа, у нее было только одно оружие. Им владеют даже связанные по рукам и ногам пленники, если их дух не сломлен.

Тысячи глаз видели, как Грэдда плюнула в сторону Кадэррока и северного. И внезапный порыв ветра бросил плевок прямо в лоб посланцу, который инстинктивно утерся, а потом махнул рукой. Затянутый в черную кожу с белым северным Знаком воин шагнул вперед. Грэдда, оскалившись волчицей, повернулась к нему, но защищаться ей не понадобилось. Носящий Знак упал. В горле его торчала стрела. Сын не оставил мать. Вторая стрела впилась в глаз некстати поднявшегося охотника, и юный Грэддок, все еще прихрамывая, выскочил вперед, бережно, но споро помогая поднять женщину. Грэдду заслонил могучий Рэннок с топором, и — у Романа совсем помутилось в глазах, когда совсем с другой стороны с диким воплем «мама!» выскочила Криза и, пролетев меж ошалевшими северянами, встала рядом с братом.

Никто из них, в отличие от Романа, не знал лекаря Симона, не сидел у него за столом, не задыхался от ужаса перед белым младенцем, не спорил о том, какую цену и за что можно платить. Вряд ли кто-то из них, за исключением разве что Кризы, проведшей полгода в обществе эльфа, вообще задумывался о таких вещах, как добро и зло. Но они не колебались, когда пришло время выбирать, хотя никто их не заставлял жертвовать жизнью, пытаясь спасти тех, кого спасти было нельзя.

Их было четверо против… Нет, не десятков тысяч. Десятки тысяч безмолвствовали, наблюдая за разворачивающейся перед ними трагедией, о которой спустя сотню лет будут петь песни, превознося то ли мудрость и решительность Воина с Севера, то ли доброту Грэдды… В зависимости от того, чья возьмет.

Против Грэдды и ее семьи стояли чуждые южанам воины со Знаком рогов и беснующийся фанатик. Роман видел, что, не будь Верховный так подавлен, он бы еще мог взнуздать судьбу. Рене, тот наверняка смог бы, Рене, но не этот согбенный годами орк, мудрый, возможно даже добрый, но опустивший руки.

Роман отвернулся от Граанча и встретил взгляд Кризы. В нем не было укора или просьбы, лишь непонимание. В черных глазах девушки читалось: «Почему ты не с нами?!» Ей было не понять, что смерть нескольких — меньшее зло в сравнении с гибелью Тарры, что добытые ими сведения стоят того, чтобы за них заплатить тысячами жизней, а кольцо и вовсе не имеет цены. Она бы не поняла… Да и времени объяснять у него не было.

Четверо «рогоносцев» — слава Великому Лебедю, они заявились без арбалетов! — двинулись вперед. Старый Рэннок поднял свой топор и… Роман сам не понял, как это вышло, но его рука уже обхватила сзади горло гостя с севера, а кинжал оказался приставлен к тому месту, где у всех — эльфов, людей, гоблинов — пульсирует жила с кровью, которая, опять-таки у всех, одного цвета, алого, как плащ Волинга!

Крепко держа дюжего воина и толкая его перед собой, Роман поволок добычу к друзьям. План созрел мгновенно. Прикрываясь этой тварью, прорваться к реке. Передать заложника Рэнноку, заставить поток отступить, только б хватило силы держать заклятья, пока пройдут девять человек, затем бросить посла в ледяную воду — не жалко — и укрыться в Обители. А там что будет, то и будет…

Впереди послышался звон и сдавленный стон, Роман не мог видеть — пленник загораживал обзор, но не сомневался: звякнул оброненный нож, а стонала женщина. Радостно вскрикнула Криза, а потом все звуки утонули в хлопанье сильных крыльев.

3

…Они возникли из ниоткуда, просто небо полыхнуло серебром, раздался тягучий крик, и над потрясенными орками проплыл клин странных белоснежных птиц, птиц, о которых слышали все, но не могли представить, что увидят воочию. Кажется, на крылатое диво не смотрели только Роман и меченые, озабоченные тем, чтобы отбить своего предводителя у очумевшего «вогоража». Однако именно Рамиэрль привлек внимание стаи. Птицы с Седого поля в прямом смысле взяли либера под свое крыло. Северяне не успели и охнуть, как с небес на них обрушился шквал точных, безжалостных ударов. Говорят, лебедь, защищаясь, может крылом перебить хребет схватившему его волку, а таинственные птицы были заметно крупнее лебедей… Воины с севера и Кадэррок, с трудом закрываясь от сыпавшихся с небес ударов, отступили к самой воде, после чего стая взмыла ввысь, но не исчезла в темном небе, а расселась на пылающих холодным пламенем лиственницах. Синие призрачные огни птиц не пугали.

Нет, гоблины не упали на колени и не стали биться лбами об оледеневший камень — это было чуждо самой их природе, они молчали, склонив головы, и это молчание стоило тысячи молитв. Первым очнулся Верховный, воздевший к небесам руки с все еще пылающей чупагой.

— Все видели, и все поняли. Воля Созидателей — пленники неприкосновенны. Созидателям неугодна их смерть! Созидателям неугоден поход на запад! Отпусти его, друг мой, пусть уходит к тем, кто его послал, и донесет до них наше слово. Отпусти его. — Граанч требовательно взглянул на мнимого вогоража, и Роман с большим нежеланием убрал кинжал и оттолкнул от себя северянина. Чутье разведчика редко подводило Рамиэрля, не подвело и теперь.

Посол не смирился с поражением. Он был слишком оскорблен и слишком уверен в своем праве, чтобы склоняться перед волей каких-то там призрачных птиц.

Выхватив из ножен ятаган, северянин бросился вперед. Старейшины не успели остановить святотатца, и отсеченная голова Верховного упала на алтарь. Рядом должен был лечь и убийца, пронзенный дюжиной стрел, но не тут-то было: посол севера отнюдь не был безумным. Он прекрасно знал, что делает, и ничем, или почти ничем не рисковал! Кровь Верховного разбудила магию Ройгу, до поры до времени дремавшую в мече воина с севера. По казавшемуся обычным клинку прокатилась рябь, гоблины на склонах, казалось, вздохнули все разом, и в руках пришельца оказался призрачный клинок, от которого веяло древней и страшной силой.