Дурак! Высшие Силы, если захотят, то и под боны затянут, и даже в унитаз засосут. Вот на такую борьбу, на такую ерунду ты всю свою жизнь и потратил, не оставив после себя ничего. Ни одной полезной мыслишки.

«Я хотел. Не смог. Неужели ни одной мысли?»

Увы.

«Но я даже не мог высказаться, меня всегда перебивали».

А что тебе было сказать? Ты же ни разу ни до чего умного не додумался. Когда ты пытался говорить, ты просто хотел покрасоваться. Петух!

«Другие тоже…»

Сейчас речь только о тебе.

«Когда меня вели в палату, в коридоре я случайно услышал обрывок разговора двух стариков. Один из них произнёс: «Мы пришли в этот мир на минутку, покрутились, ничему не научились, ничего полезного не сделали и скоро уйдём». Стало быть, я не один такой. Да я и сам себе кажусь этакой раскорякой: куда-то шёл – не дошёл, о чём-то подумал – не додумал, к чему-то потянулся – не достал, захотел понять – не разобрался. Так и застыл, так и остался раскорякой, растопыренной во все стороны».

А кто в этом виноват?

«А кто виноват, что мне довелось жить в такое время, в период построения утопии? Мы и не жили. Разве существование в утопии можно назвать жизнью?»

Можно. Ваши мечты, надежды, планы – это те же утопии и ничего больше. И вы в них живёте и не погибаете. Если у вас хватает сил и терпения, то вся ваша энергия уходит на очищение их от глупости. В сухом остатке накапливается немного рационального. И то – не всегда: рельсы в Западной Сибири помнишь? Вы с детства живёте в утопиях, в заблуждениях, что одно и то же. В детстве каждый из вас уверен, что его отец самый умный и самый сильный, а мама – самая красивая. Потом вы убеждаете себя, что ваша страна самая лучшая, а её армия самая непобедимая. Обязательно – «самая», промежуточных вариантов для вас не существует. Затем вы начинаете фантазировать о великом прошлом своего народа, о его великом будущем. Прошедшие войны вами представляются в киношном виде: безупречно благородные «наши» и мерзавцы, на которых клейма поставить негде, – чужие. Даже те, кто поумней, кто не лишён способности видеть, а не только смотреть, даже они в самой глубокой глубине души хранят все эти утопии. И надежды, что завтра станет лучше, чем вчера, что случится чудо… А всего-то и нужно – разобраться с самим собой, отшелушиться от гнуси, раздавить в себе беса. Ведь тогда чудо и совершится. Но вы предпочитаете надеяться на авось, на случай. У вас одни надежды.

«А разве можно жить без надежды?»

Да нет, никто не запрещает.

«В нашей жизни без неё никак нельзя. Изо всех возможных вариантов выбираешь лучший и начинаешь в него верить…»

Вот-вот.

«Так ведь настроение поднимается. Хотя бы на время. Прибывает сил ещё пожить чуток. А если впереди беспросветно, то тогда что ж – надежда на чудо, на авось. Другого не остаётся».

А если не тешить себя надеждами, а попробовать что-то сделать? Попробовать понять, как устроена жизнь? Если не головой понять, то почувствовать сердцем? Лучше сердцем. Головой у вас получается плохо: то тривиальщина твоего Конфуция, то – непостижимо глубокая чушь о доске с гвоздиками.

«А я, кажется, кое-что сердцем понял: всё находится в равновесии, оно хрупко и его нельзя нарушать».

В хрупком равновесии ничего не родится. Равновесие – это покой. Ты сейчас находишься в больнице, и тебе хочется покоя. Это понятно. Но равновесие – это остановка, а надо идти вперёд.

«И нельзя затаивать в себе чувство стыда, его надо развивать».

Возможно.

«И вот ещё что. Вся наша жизнь – это постоянная вера в обман и одиночные мгновения прозрения. И барахтаться-разбираться в этом следует самому. Не надо никого обременять мелочными просьбами».

Возможно.

«Вся наша жизнь – это… сплошная давиловка. Нас подминают, трамбуют, равняют, не давая роздыху. Власть, работа, бытовая тягомотина… А потом, когда порядком подустанешь, подключаются Высшие Силы и дожимают нас. Мы сопротивляемся, сопротивляемся, наивно мечтаем о свободе, а потом сдаёмся. Кто раньше, кто позже. И объясняем сами себе, что в целом мир устроен приемлемо, но есть отдельные недостатки… и продолжаем тосковать по свободе».

Всё это можно сказать одной фразой: вы живёте в условиях сплошной нескончаемой катастрофы и привыкли к этому. А свобода… Свободным становится тот, кто может от чего-то освободиться. И нельзя освободиться, чего-то не потеряв. А вы терять не желаете, вам мечтается иметь всё и даже больше и при этом стать свободным. Так не бывает. Вы хотите свободы, но предпочитаете доехать до неё первым классом, в мягком вагоне. То, что дорожная курица холодна, а варёные яйца трудно лезут в горло — предел неудобств, на которые вы согласны. И потом… свобода… Многие твои соотечественники её достигли. Ты не забывай, что свобода прячется и в полном идиотизме. Растворись в абсурде, прими его правила и святыни, перестань думать, и ты станешь абсолютно свободным. Многие так и сделали.

«Но почему? Почему мы не можем вырваться на свежий воздух? Почему чем дальше, тем хуже? В наше время людьми помыкали, ими крутили. Я думал, ничего пакостней быть не может. Но нами крутили за бесплатно. А сейчас делают то же самое, но за деньги, теперь люди – товар, их покупают. Это уже совсем мерзость. Почему, чем дальше, тем хуже?»

Потому что топчетесь на одном месте.

«Давно, когда я был совсем маленьким, бабушка иногда водила меня в зоопарк. Там недалеко от входа находилась отгороженная круглая площадка, на которой устроили катание. Ослики и пони, запряженные в небольшие тележки, возили детей по кругу. Кучерами сидели мальчишки-школьники. Нас плотно усаживали на лавочки вдоль бортов тележки. Так плотно, что мы сидели почти на коленях друг у друга. Было тесно, неудобно, коляску нещадно трясло. Судорожно за что-нибудь ухватившись, я больше всего хотел, чтобы это катание побыстрее закончилось. Я очень боялся, что бабушка куда-нибудь денется, пока я тут трясусь на деревянной скамейке. А она считала, что доставляет мне удовольствие. Каждый раз это испытание кончалось удачно – бабушка всегда находилась. Вот я и думаю, что мы, обременённые утопиями, не на одном месте топчемся, а ходим по кругу».

Пускай – по кругу, это дела не меняет.

«Мы ходим по кругу, но почему-то не можем вырваться из него или хотя бы остановиться. Почему?»