– Ноги-то лечить надо. Что у нас, хороших врачей нету? Чего-чего, а врачей хороших у нас всегда было хоть пруд пруди. Хотите, мы посодействуем? Положим вас в кремлевскую больницу – там обследуют, подлечат, поправят… Вы теперь один живете? Одному-то, наверное, туговато приходится? – Хрущев проводил Мессинга до кресла, продолжая тараторить.

– Прошу прощения, вы меня по делу вызвали, Никита Сергеич? – перебил Мессинг. – Тогда, пожалуйста, говорите, что за дело.

– Гм-н-да, кха-кха… – поперхнулся от неожиданности Хрущев. – По делу вызвал, Вольф Григорьевич, по делу. Газеты читаете?

– Последнее время не читаю…

– Как же так можно жить, без газет? А радио-то хоть слушаете?

– Редко… но слушаю.

– Про Кубу слыхали? Про Фиделя Кастро?

– Слышал, конечно…

– А про наше столкновение с Америкой из-за Кубы? Из-за наших ракет, которые мы там разместили. Про это слышали?

– Слышал. – Мессинг внимательно взглянул на Хрущева. – Хотите узнать, будет война или нет?

– Да, Вольф Григорьевич. – Хрущев слегка смутился. – Это очень важно. Дело тут не во мне. Тут судьба всего советского народа… Если война начнется, тут, сами понимаете, до атомной бомбы рукой подать…

– Понимаю.

– Так что же… вас эти события совсем не волнуют? – спросил Хрущев.

– Я давно этим не занимался. С тех пор, как умерла жена, – тихо сказал Мессинг. – Боюсь, не смогу:..

– Я знаю, что вы в сорок втором году во время своего выступления назвали судьбоносную дату для всего советского народа – месяц и год нашей победы в Великой Отечественной войне, – торжественно объявил Хрущев. – Сегодня дни не менее судьбоносные, Вольф Григорьевич – быть или не быть новой войне…

– Я понимаю… – вздохнул Мессинг. – Я постараюсь…

– Постарайтесь, Вольф Григорьевич… – тихо проговорил Хрущев. – Очень вас прошу… можно сказать, от имени всех советских людей прошу…

Мессинг долго молчал. И вдруг резко встал, отложил палку и, почти не хромая, прошел к окну. Он смотрел на город, на площадь внизу, на проезжающие машины и постовых милиционеров, на спешащих по своим делам прохожих… Потом закрыл глаза…

…И он снова увидел маленького мальчика, идущего босиком по холодным доскам пола к окну. Мальчик подошел, взобрался на лавку и толкнул створки окна. Яркая светло-зеленая луна была прямо над ним. Она смотрела на него и проливала свои бледные лучи на густой яблоневый сад, на дом, стоявший перед садом, и на самого мальчика. И мальчик смотрел на луну, подавшись вперед и протянув к ней руки… Луна царила над миром… и руки маленького мальчика тянулись к ней, словно спрашивали о чем-то, и лицо его было обращено к луне, и губы едва заметно шевелились, словно спрашивали о чем-то…

А потом он увидел бушующий океан… и Карибское море… авианосцы, самолеты, взлетающие с палуб… И ракетные установки на острове Куба… Он увидел Кеннеди, в глубокой задумчивости стоящего перед столом в Овальном кабинете… И он увидел бесчисленные шеренги танков… огромные дивизии в ГДР.. Венгрии… Чехословакии…

…Хрущев сидел за столом и напряженно следил за Мессингом.

Тот по-прежнему стоял перед окном, закрыв глаза, и пальцы вытянутых рук мелко вздрагивали… Наконец он открыл глаза. Пот крупными каплями стекал со лба, с морщинистых щек. Мессинг глубоко вздохнул, словно освобождаясь от тяжести. Потом медленно подошел к креслу и взял свою палку.

Хрущев вопросительно смотрел на него, ждал.

– У меня просьба, Никита Сергеич. Меня домой не отвезут?

– Отвезут, конечно, Вольф Григорьевич. Что вы скажете?

– Войны не будет… Вы уступите ракеты на Кубе, Кеннеди уступит что-то очень существенное для США… что-то в Турции… Если я не ошибаюсь, они тоже уберут свои ракеты из Турции… Но войны не будет – могу сказать уверенно… По крайней мере, пока я жив…

В это время на столе зазвонил телефон. Хрущев взял трубку и услышал взволнованный голос Громыко:

– Никита Сергеевич, срочно. У меня в кабинете посол США. Он просит немедленной аудиенции с вами. Говорит, что привез новые конкретные предложения от президента. Они хотят торговаться. Они боятся военных действия больше нас!

А я про это уже знаю! Откуда? От верблюда! – торжествующим голосом ответил Хрущев, посмотрел на Мессинга и заговорщически подмигнул ему. – Скажи послу, пускай едет ко мне. Приму, как положено! – Хрущев с заметным облегчением улыбнулся, платком утер вспотевшее лицо и снова подмигнул Мессингу: – Ну, Мессинг… ну, сукин сын! – Потом нажал кнопку и приказал: – Николай Федорыч, давай собирай всех членов Президиума… чтобы через два, нет, через три часа все были у меня… – Хрущев опять посмотрел на Мессинга, шагнул к нему с распростертыми объятиями, прижал к себе и стал хлопать по спине, по плечам: – Ну, Мессинг! Дай я тебя расцелую! – Он трижды чмокнул Мессинга в щеки. – Ну теперь… раз войны не будет, мы с них три шкуры спустим… мы им покажем кузькину мать!

Никита Сергеевич Хрущев с суровым лицом на трибуне… Люди в зале напряженно слушают руководителя Советской страны… Голос диктора объявляет: «Советский Союз демонтирует свои ракетные установки на Кубе. В ответ Соединенные Штаты гарантируют ненападение на Кубу и демонтируют свои ракетные установки в Турции. Волевая выдержка и принципиальная позиция, которую заняли руководители Советского Союза, позволили выйти из политического кризиса, в котором оказались ведущие державы мира и который впервые после Второй мировой войны реально грозил человечеству ядерной катастрофой. Президент Кеннеди объявил о снятии блокады Кубы и отдал приказ о демонтаже ракетной базы США в Турции…»

Центральные газеты Советского Союза «Правда», «Комсомольская правда», «Известия», «Труд» выходят с портретами Хрущева.. с большими заголовками «Достигнуто соглашение между СССР и США»… с фотографиями наших ракетных баз на Кубе… и американских авианосцев в Карибском море… Все газетные заголовки и передовицы подчеркивают, что Советский Союз одержал огромную дипломатическую победу благодаря стойкой принципиальной позиции, которую занял Президиум ЦК КПСС и лично председатель Президиума Никита Сергеевич Хрущев…

Москва, 1970-е годы

Мессинг регулярно приезжал на кладбище, на могилу Аиды Михайловны. Подолгу сидел на маленькой лавочке, опершись на палку с набалдашником. И здесь, среди могил и деревьев, шумевших кронами под слабым ветром, среди криков воронья и щебетания мелких пичуг, одиночество Мессинга проступало до боли печально и безысходно. Он долго смотрел на небольшой черно-серый памятник с маленьким портретом Аиды Михайловны, потом встал, наклонился к памятнику, поцеловал портрет и побрел по узкой тропинке между могил, сильно хромая и опираясь на палку. Поскользнулся на раскисшей после дождей глине, упал, выронив палку. Долго поднимался. Пальто и брюки перепачкались в рыжей глине, и отряхивать их было бесполезно. Мессинг побрел дальше, тяжело опираясь на палку..