— Черт с ним!

…Вечером она была у Черкашина. Вот человек, который, несомненно, поможет ей. Он еще любит. Он совсем другой. Не то что этот неуч, этот выдвиженец, как называл его Сергей Сергеевич.

Черкашин не знал, что ему делать и говорить. Он стоял у стола немного растерянный и глядел на неожиданную гостью.

Софья Анатольевна заглянула в чертеж, лежавший на столе, улыбнулась смущенно:

— Я, кажется, некстати…

— Что вы, что вы!.. — пробормотал Черкашин.

Он покраснел и принялся похлопывать линейкой по столу. Он не знал, как ему держаться с ней после того вечера.

— Но я сразу же уйду, — говорила Софья Анатольевна, стараясь преодолеть неловкость, которую все-таки испытывала в эту минуту.

— Нет, я закончил, — проговорил он смущенно. — На сегодня, по крайней мере… Труд бесконечен.

— Вы снова философствуете. Как тогда у Плетнева. Помните?

— Помню, конечно.

— И все помните? Или, может быть, кое-что забыли? — ворковала она.

— Все помню, — тихо сказал Черкашин, пристыженный воспоминанием, и нахмурился. — Прошу извинить меня за то…

Щеки Софьи Анатольевны порозовели, как у застыдившейся девушки.

— За что именно? — спросила она, мягко настаивая.

— За то, что я такой глупый! — не выдержал Черкашин и сильно хлопнул линейкой по ватману.

— Не злитесь, — проговорила она, насколько возможно снисходительно. — Странный вы. Поцеловали, а теперь словно боитесь. Но, собственно, чего? Невозможно понять. Вы или трус, или попросту, извините меня, мальчик. Хорошо, если влюбленный, мальчик… В самом деле, не влюблены ли вы в какую-нибудь златоволосую девушку?

— Да, влюблен, вы угадали! — едва не крикнул Черкашин. — Собственно, вам и угадывать нечего, вы давно это знаете.

Лицо его было так близко к ней, что она отстранилась, темное, почти злое лицо. Даже глаза стали темнее. Он прикусил губу, точно силясь сдержать себя.

— У вас есть деньги? — вдруг спросила Софья Анатольевна. — Мы с папой…

Черкашин не дал ей договорить.

— Да, конечно! — подхватил он так страстно, так пылко, словно речь шла не о деньгах, а о любви. Он вытащил бумажник и отдал ей все, что там было. — Берите! Берите!

Она подала Черкашину руку и взглянула на него стыдливо и невинно. Потом, приподнявшись на носки, поцеловала его в щеку — в награду за щедрость.

Он решился обнять ее.

— Нет. Еще рано. Еще рано, — мягко проговорила она.

Александр Николаевич не возражал.

— Я знала, что вы меня поймете.

Черкашин не задерживал ее. Он видел перед собой счастье и боялся этому верить.

— Конечно, конечно! — бормотал он. — Я провожу вас.

От его голубоватых, сиявших глаз ей стало неловко. Она отвернулась и просила не беспокоиться, но он сказал, что у него есть вечерняя работа на заводе.

Торопливо шел Черкашин за Софьей Анатольевной, стараясь взглянуть на нее со стороны, втайне любуясь ею и в то же время боясь обнаружить свое настроение.

Софья Анатольевна не разрешила провожать ее до дому, но обещала зайти завтра. Прощаясь, Черкашин принял отчаянно суровое выражение. А когда она скрылась за углом, зашагал неожиданно широким, размашистым, крепким шагом. Он ударил ногою входную дверь заводоуправления, чего никогда не делал, уверенно прошел по темному коридору, зацепился за щит, на котором вывешивались сводки Совинформбюро, улыбнулся, осторожно переставил его поближе к стене, словно это был ребенок, попавшийся ему на узкой тропе, и вошел в технический отдел.

На коксовых батареях не хватало опытных людей. Кадровики ушли на фронт, пришлось обучать новых. А это нелегко. Надя была ревнива и не сразу доверяла робким рукам регулятор причудливой машины. Надя работала теперь начальником смены, но по-прежнему ходила в синем комбинезоне и черном берете, боялась, как бы не упрекнули в том, что она, скороспелый инженер, ходит на работу, будто на свидание.

Выталкиваемый из печи железным плечом кокс вываливался на противоположной стороне батареи в тушильный вагон и дымился, охваченный пламенем. Он еще гудел и дышал жаром, но над батареей уже взлетело белое облако, раскаленная глыба начала остывать, между грудами кокса вились белые струйки пара. Инженер-анализатор стоял у бассейна и делал пометки в блокноте. Надя собиралась что-то сказать ему, как вдруг услышала крики. Вдоль батареи шли девушки-марийки, почти девочки, черноглазые, с плоскими желтоватыми личиками, в расшитых накидках, с серебряными монетами в волосах. Они жались друг к другу и боязливо поглядывали по сторонам. Когда перед ними рассыпалась груда раскаленного дымящегося кокса, они бросились на землю, крича и закрываясь руками. Мастер, который вел их, испугался, подумав, что девушек обожгло коксом. Он тормошил их, старался поднять за плечи, но не мог оторвать от земли. Надя поспешила ему на помощь. Она появилась в клубах пара, словно в облаках, и мягко сказала:

— Девушки, вставайте!

Услышав ласковый голос, марийки обступили Надю, прижимались к ней, хватали за руки, заглядывали в лицо. Надя поняла, в чем дело, и, чтобы совсем успокоить юных работниц, сняла берет, откидывая назад белокурые волосы. Девушки робко заулыбались. Глядя на растерявшегося мастера, она спросила:

— Куда им?

— В управление, Надежда Васильевна. Беда с ними, — сказал он, словно оправдываясь. — Знал бы — не повел.

Улыбнувшись вслед уходившим девушкам и невольно вспомнив свой первый день в Кремнегорске, Надя поднялась на верхний этаж батареи, где производилась разгрузка печей.

Она давно заметила, что выталкиваемый из печи раскаленный брикет кокса бугрист, неровен по краю, и однажды разговорилась об этом с молодым машинистом загрузочного вагона Локтевым. Он сказал, что все дело, видимо, в неравномерной засыпке шихты и что поэтому он решил провести одно небольшое испытание. Локтев выполнил обещание: засыпал шихту по-своему, регулируя рычагами бункеров, шихта должна была ложиться ровным слоем, чтобы поверхность брикета не горбилась… Сегодня вышел срок томившемуся углю.

Надя взбежала по лестнице, крикнула Локтеву:

— Горбов не было! Кокса получилось больше на целых полторы тонны!

Машинист глянул вниз, будто что-нибудь мог увидеть в тушильном вагоне. Над батареей, точно после выстрела в зенит, все еще стояло белое облако. Надя пожала ему руку.

— Теперь бы всем рассказать об этом, чтобы знали, или даже написать… Ничего, товарищ Локтев, я вам помогу!

В такие минуты хотелось видеть рядом с собою Николая, но его и дома-то почти никогда не было. Третий месяц он находился на казарменном положении. Поэтому и Наде не хотелось уходить с завода, особенно в дни тревожных фронтовых сводок. Но сегодня ей почему-то казалось, что Николай заглянет домой.

Возвращаясь со смены, она едва попала в трамвай. Притиснутая к стеклу на задней площадке, Надя волей-неволей стала разглядывать улицу и с удивлением подумала: «Сколько в городе женщин, и все они куда-то торопятся, спешат». Несмотря на то, что