Келб-Али, те дружно заявили, что глаза – это ненужное излишество для человека и поэтому не стоит придавать поступкам Ага-Мохаммеда столько внимания. Слова эти произвели на Ермолова самое удручающее впечатление:

– Насколько же надо быть раболепными, чтобы так оправдывать мертвого деспота! – говорил он потом в своем окружении.

* * *

Во время следующей встречи с великим визирем Ермолов настоятельно потребовал начала переговоров. Не доверяя словесным объяснениям и обещаниям персов, он настоял, что все будет фиксировать на бумаге.

Стоявшая перед Ермоловым задача была не из простых: удержать за Россией области, которые столь сильно домогалась Персия, но в то же время не только сохранить, но и упрочить дружественные связи с этой страной.

Переговоры были не простыми. Когда верховный визирь и Мирза‑Абдул‑Вахаб истощили все свое красноречие, чтобы склонить русского посла на уступку Карабаха или, по крайней мере, хоть части Талышинского ханства, перешел уже в наступление Ермолов.

– Я заявляю вам еще раз! – объявил он, гордо вскинув свою львиную голову. – Что, ежели увижу хоть малейшую холодность или намерение перервать дружбу, то ради достоинства России не только тут же прерву переговоры, но и сам первым объявлю войну! Ни о каком Талыше и Карабахе речи быть просто не может! Если же вы не согласны, то я сегодня же буду требовать уже границы по Араксу. Если и это вас не устроит, то завтра я потребую Тавриз! В свидетели же своих слов я призываю великого пророка Магомета.

«Угрюмая рожа моя, – описывал он в своем письме к графу Арсению Закревскому, – всегда хорошо изображала чувства мои, и когда я говорил о войне, то она принимала выражение человека, готового схватить зубами за горло. Я заметил, что они (персидские министры) того не любят, и всякий раз, когда мне недоставало убедительных доказательств, я действовал зверской рожей, огромной своей фигурой, которая производила ужасное действие, и широким горлом, так что они убеждались, что не может же человек так громко кричать, не имея основательных и справедливых причин. Когда доходило до шаха, что я человек – зверь неприступный, то при первом свидании с ним я отравлял его лестью, так что уже не смели ему говорить против меня, и он готов был обвинять того, кто мне угодить не может».

Чтобы произвести на персов большое впечатление, Ермолов не просто делал зверское лицо, но и бил себя кулаком в грудь, отчего его крик становился громоподобным. Персы были потрясены. Ничего подобного они никогда не видели. Когда же Ермолов объявил, что является, ко всему прочему, прямым потомком Чингисхана, персы совсем сникли. После очередного раунда переговоров великий визирь Шафи Мазандарани с тревогой говорил Мирзе-Абдулу-Вахабу:

– В случае войны потомок Чингисхана, начальствующий непобедимыми российскими войсками, будет иметь великое влияние на все азиатские народы!

Как бы между делом Ермолова попытались подкупить вначале огромным перстнем с бриллиантами, а во втором – огромным синим яхонтом и ниткой крупного жемчуга.

Наконец, состоялось последнее свидание Ермолова с шахом, на котором Фетх-Али заявил:

– Отныне вопрос об областях, отошедших к России по Гюлистанскому трактату, считаю решенным окончательно!

Затем повернувшись к своим сыновьям, прибавил, шутя:

– Взгляните на посла, как ему совестно, что не исполнил моего желания, когда я готов сделать все угодное его государю!

После этого спросил у Ермолова:

– Скажи мне честно, ты передашь наш разговор своему императору?

– Непременно, – ответил Ермолов, – и присоединю к этому, что ваше величество говорили мне о нем самым благосклонным образом и что в ваших глазах я прочел намерение всегда быть истинным другом русских!

Шах остался очень доволен таким ответом. Расположение Фетх-Али дошло до того, что он повел Ермолова в свою сокровищницу, чтобы похвастаться накопленными богатствами. Здесь следует сказать, что Фетх-Али, опасаясь за свои богатства, никогда не оставлял их без личного присмотра, поэтому большую часть драгоценностей перевозили всегда за ним под охраной особо доверенного евнуха.

Дело в том, что в Персии шахские сокровища имели не только значение обычной казны. Это был особый сакральный символ власти, т. к. обладатель сокровищницы становился и хозяином персидского престола.

В комнате, где хранились сокровища, Фетх-Али лично продемонстрировал Ермолову огромный алмаз, которому по величине нет равного в мире, а также несколько других, несколько меньших, но все равно поражающих как своей величиной, так и красотой. В огромных сундуках пылали в свете свечей россыпи бриллиантов, других драгоценных камней и золота.

На следующий день Ермолов был награжден орденом Льва и Солнца I степени с бриллиантами, саблей, с богатейшей портупеей, десятью дорогими шалями и четырнадцатью кусками золотой парчи. Принц Мамед‑Мирза, со своей стороны, прислал ему еще четыре шали, несколько кусков парчи и две арабские лошади. От персидских сановников также были получены подарки, но Ермолов отправил их назад, оставив только девять персидских лошадей.

Вечером того же дня состоялась и прощальная аудиенция. Ермолов явился к шаху с лентой персидского ордена через плечо, чем очень угодил ему. Передавая Ермолову письмо к императору Александру, шах сказал:

– Ты до того расположил меня к себе, что мой язык даже не хочет выговорить слово «прощай»!

На этом посольство Ермолова закончилось. Главная его цель – решить вопрос о пограничных ханствах, была достигнута.

* * *

29 августа русское посольство покинуло шахскую резиденцию, отправившись в обратный путь.

Если о самом Фетх-Али Ермолов вынес самые приятные впечатления, то его сын Аббас-Мирза оставил о себе совсем иное мнение. Видеть снова принца Ермолову никак не хотелось, но этого было не миновать, так как дорога домой пролегла через Тавриз.

На одном из переходов посольство неожиданно обогнали англичане, спешившие в Тавриз. Английский офицер с наигранным дружелюбием поздравил Ермолова с окончанием его миссии и передал письмо от верховного визиря. Престарелый Шафи Мазандарани писал, что чувствует приближение к гробу и рад, что последним его делом на земле стало участие в подписании столь важного и нужного Персии договора.

Прочитав письмо, Ермолов долго был в задумчивости, затем сказал бывшему рядом капитану Муравьеву:

– У меня не выходит из памяти кривогубый Мохаммад Хоссейн, которого прочат в новые визири. Его возвышение станет прологом новой войны между нашими странами!

– Кто же это ему позволит? – удивился Муравьев.

– Англичане! – вздохнул в ответ Ермолов.

9 сентября посольство прибыло в Тавриз. Достойный прием, оказанный Ермолову Фетх‑Али‑шахом, произвел действие на принца. О прежних требованиях по соблюдению придворного этикета теперь никто и не заикался, и Ермолов был всякий раз принимаем в аудиенц‑зале, где для него всегда стояло кресло. С Аббасом-Мирзой был решен ряд пограничных вопросов. При этом принц отказался вернуть русских дезертиров,