подозрительных личностей на душе есть затаенный грех, который они ни за что не выдадут. Они здесь прячутся от правосудия под фальшивыми именами; предпочитают всю жизнь мыть тарелки, нежели сознаться в преступлении или проступке, ими совершенном. Не подумайте, что я вас веду в вертеп. Напротив, прислуга здесь гораздо благообразнее публики, посещающей ресторан. Вот увидите.

Мы вошли. За маленькими столами в большом зале сидели неприглядные фигуры. То были завсегдатаи – шкипера, подрядчики, странствующие коммерсанты, капитаны торговых судов и разные комиссионеры-приказчики, с фальшивыми бриллиантовыми пуговицами на цветных рубашках.

Зато лакеи были все как на подбор – один другого благовиднее и величавее. Они очень важно разгуливали по ресторану и с большим достоинством уносили в кухню грязные тарелки. Несмотря на фраки и салфетки в руках эти люди, однако, не походили на настоящих лакеев.

– Точно какие-то принцы, сошедшие со ступеней трона, – заметил я моему приятелю.

– Вы шутите, но на самом деле сказали правду, – ответил он. – Между ними есть члены самых знатных старинных фамилий различных национальностей. Не надо думать, что каждый из них принц крови и непременно совершил какое-нибудь загадочное убийство на почве любви; совсем нет, большинство здесь из-за пустяка, но так у вас в Европе сильно чувство чести, долга, так еще крепки традиции сохранения доброго имени семьи, полка, что люди предпочитают исчезнуть с лица земли, нежели запятнать себя на всю жизнь приговором. В таких случаях люди иногда стреляются, но верующие на себя руки не накладывают, да и вообще говоря, покончить с собой не так-то легко, как кажется. Большинство предпочитают начать новую жизнь, полную лишений и унижений, тяжелую жизнь, но жизнь. Такова, очевидно, натура человеческая.

Мы здесь, в Америке, смотрим сквозь пальцы на этих несчастных. Для нас они не носят на себе той печати позора и осуждения, которыми они заклеймены в Европе. Здесь они – новые люди, подозрительные – да, но им дается возможность в новых условиях возродиться и загладить, если возможно, скверное прошлое. Их будущность от них самих зависит. Одни успешно выгребают из этого положения, с течением времени добиваются американской национальности, не под своим, конечно, именем, и кончают жизнь добрыми американскими гражданами, а другие попадаются в проступках или преступлениях, вроде тех, какие они совершили у себя на родине, и тогда дело принимает дурной для них оборот: раскрывается их прошлое и – пиши пропало…

За нашим столом прислуживал белокурый молодой человек замечательно красивой и привлекательной наружности.

– Посмотрите на него, – сказал я моему приятелю, – какой красавец… совсем герой из вагнеровских опер… можно подумать – Зигфрид во фраке. Какая нимфа Рейна загнала его в эту дыру? Желал бы я знать, что таится за этими задумчивыми грустными голубыми глазами…

– Не воображайте ничего романического. В большинстве случаев под этой интересной внешностью скрывается самый заурядный мошенник.

Я вам расскажу случай из моей адвокатской практики. Мне его напомнил именно этот молодой человек, нам прислуживающий: несколько лет тому назад одна барышня из нашего общества, дочь крупного капиталиста, влюбилась по уши в молодого лакея из этого самого ресторана. Зашла она как-то сюда позавтракать с отцом и как увидела своего Лоэнгрина во фраке… кончено – подавай ей этого Адониса, да и только. Отец рвал и метал, но вы сами знаете, как бессильны у нас отцы перед взрослыми дочерьми – в этом случае особенно: единственная дочь у вдового отца, красавица… она буквально из отца веревки могла вить. Скрепя сердце, отец соглашался на брак. Меня позвали ввиду затруднений из-за бумаг Лоэнгрина. Собственно говоря, у него их вовсе не было – ни паспорта, ни даже метрического свидетельства, ничего. Жил он под вымышленным именем и пробыл в Америке меньше года; о принятии американского гражданства не могло идти и речи; как быть? На вид молодой человек был очень приличный, держался скромно, почтительно, с большим тактом вошел в роль жениха миллионерши, но своего настоящего имени не выдавал. Что он по этому поводу наговорил своей невесте, я не знаю, только она за него горой стояла.

– Не расспрашивайте его, говорила она мне, он не может сказать вам своего имени. Это было бы неблагородно.

Так мы из этого тупика не выходили.

Прошло месяца четыре. Я, по правде сказать, уже позабыл о таинственном Лоэнгрине, как вдруг ко мне в кабинет влетает дочь миллионера – взволнованная и расстроенная. Так и так, говорит, я узнала его имя и поручила компании Пинкертона (детективы) справиться о прошлом моего жениха. Оказалось, что он не принц, не граф, даже не барон, что никакая принцесса из-за него не отравлялась, никакое высокопоставленное лицо с ним не дралось на дуэли. Он просто мелкий немецкий офицеришка, промотавшийся и выгнанный из полка.

Я бы могла многое ему простить, – прибавила она, – но он мне солгал, солгал самым низким образом, когда, веря в его порядочность, я готова была отдать себя и свое имя… Видеть его я больше не желаю.

И с этими словами она вынула из своего мешочка чековую книжку и быстро написала чек на мое имя.

– Вот, – сказала она, протягивая мне чек, – делайте что хотите и как знаете, но только чтобы духу его здесь больше не было…

Ну, отделаться от этого господина была задача не трудная. Я вызвал его к себе в кабинет.

– Господин такой-то, – назвал я его настоящим именем, – вы обнаружены и все ваше прошлое известно.

Молодой человек покраснел до корней волос.

– Согласно конвенции о выдаче преступников, вы подлежите… и т. д., но вместо конвенции, не угодно ли вам сейчас выехать из Нью-Йорка, покинуть Америку и больше здесь не показываться.

Приставил к нему детектива, который вывез его в Мексику, где он и по сей день пребывает. Если не ошибаюсь, он поступил опять лакеем в какой-то ресторан в Вера-Круз.

Как видите, – закончил свой рассказ адвокат, – история что ни на есть банальная. Большинство в том же роде, но есть среди них и личности из ряду вон выходящие, но как их распознать? Сами никогда не расскажут правды… Многое в жизни ускользает не только от правосудия, но и вообще от огласки и наблюдения… Сколько остается на этом свете неразгаданного, таинственного, окутанного в непроницаемый для нас туман… Сколько!..

Я возвращался с бала усталый, но в самом что ни на есть приятном настроении духа. Котильон прошел необыкновенно оживленно. Я был в ударе, и мое настроение передавалось танцующим, а от них и всем другим. Было непринужденно весело, что не всегда случалось мне наблюдать на больших балах в Нью-Йорке.

Было четыре часа утра, когда мой кэб – тогда еще не было автомобилей – подвез меня к гостинице «Валдорф-Астория». Я мечтал