— Как тебе дом? — невозмутимо спрашивает Игорь Михайлович, подойдя ко мне.

— Отличный, — отвечаю чуть ли не заикаясь.

Каждую секунду жду подвоха.

— Ты еще не видела свое основное рабочее место, — он загадочно улыбается, по-хозяйски берет меня за руку и влечет к лестнице на второй этаж.

Как будто мы уже тысячу лет друг друга знаем. Какая-то часть моего сознания хочет выдернуть ладонь, но есть другая, которой нравится прикосновение, и третья, которая не хочет сердить этого мужчину.

Смысл его слов доходит спустя несколько мгновений. Основное рабочее место на втором этаже. Спальня что ли? Внутри все сжимается. Нет, я так не могу. Я ж не распутница какая-то отдаваться мужчине в первую же встречу… А если прикажет? Буду протестовать. А если не отступится… Моя женская гордость или здоровье Жениной мамы. Невыносимая дилемма!

Ладони потеют от осознания западни, в которую я угодила, но телом владеет оцепенение, я просто иду следом за Игорем Михайловичем и обреченно жду развития ситуации.

— Ты чего так трясешься? — вдруг спрашивает он. В голосе как будто легкое недовольство, или это его обычный тон? — Я тебя не съем.

— Я вас боюсь, — отвечаю честно.

Игорь Михайлович поворачивает меня к себе лицом. Смотрит на меня с сожалением, которого я совсем не ожидала увидеть в его глазах.

— Просто будь хорошей девочкой, и все у тебя будет отлично, поняла? — а вот тон с его взглядом контрастирует кардинально.

Не разобрать, что из этого фальшивое. То ли жестко сказанная фраза, то ли сожалеющий взгляд. В любом случае, надо ответить.

— Поняла. Я постараюсь, — произношу и понимаю, что это не закрытая им лазейка. — Мне очень тяжело подчиняться вашим правилам. Я экстраверт, молчание сводит меня с ума.

Игорь Михайлович смеривает меня укоризненным взглядом.

— Чтобы разговор клеился, — он останавливается на выходе с лестницы, — на вопросы надо отвечать. А ты всеми силами мажешься. С тобой пока ни о чем говорить не получается.

Становится досадно. Он ведь и правда со мной беседовал. Сам. В удобном темпе, в удобное время, но расспрашивал же, а я злилась и не хотела отвечать. А теперь… вопроса в конце его реплики не прозвучало. Молчать.

По сенсору над головой зажигается свет в такой же огромной гостиной, как на первом этаже, но двери, ведущие из нее, расположены иначе. Мы подходим к самой дальней, которая находится примерно над прихожей, и Игорь Михайлович открывает ее передо мной.

Против воли стискиваю его ладонь, но расслабляю руку, видя в проем интерьер кабинета. Я и забыла, что на втором этаже есть еще и кабинет.

— Проходи, экстраверт, — иронично произносит Игорь Михайлович. — Есть для тебя работенка.

14

Немного отлегло. Вхожу в небольшой полутемный кабинет. Свет проникает только из гостиной, и сзади на меня падает огромная тень Игоря Михайловича. Чувствую себя рядом с ним дюймовочкой. Он щелкает за спиной выключателем, и под потолком загорается красивая антикварная люстра.

Здесь пахнет старой бумагой, пылью, деревом и кожей. Оглядываюсь. Впереди ближе к окну на большом дубовом столе с суконной столешницей стоит открытый ноутбук с отгрызенным яблоком на крышке. По левой стене от угла до второго окна тянется огромный деревянный стеллаж, почти полностью заполненный книгами. В правом дальнем углу, стоит глобус с меня ростом и журнальный столик с парой мягких с виду кожаных кресел.

Тут идеальный порядок, нечего прибирать. Все на местах.

Оборачиваюсь к Игорю Михайловичу с вопросительным выражением лица.

Он закрывает дверь и направляется к столу. Указывает мне на нечто, завернутое в топорщащуюся льняную ткань. Я приняла это за живописную композицию, а ля модерновая скульптура — в наше время чего только ни придумают.

— Разверни, — произносит с хитрой интонацией Игорь Михайлович и усаживается в кресло.

Исполняю и прихожу в недоумение, смешанное с восторгом. Внутри свертка три старинных книги. Нижняя в истрепанном кожаном переплете. У меня ощущение, что передо мной несусветное сокровище. Я никогда не ловила себя на библиофилии, но осознавать, что передо мной раритетные издания почему-то очень трепетно. Похоже, Игорь Михайлович угорает не только по антиквариату, но вообще по всему старому. Не удивлюсь, если у него где-нибудь припрятана коллекция монет.

Провожу пальцами по верхней книге «Крейцерова соната» Толстого, ощущая шероховатость тисненных букв. Это восторг. Но мне-то что с ними делать? Поднимаю на Игоря Михайловича взгляд и жду инструкций.

— Я хочу, чтобы ты расставила их по местам, — отвечает он на незаданный вопрос, кивая на стеллаж у правой стены. Затем переводит взгляд в ноутбук, будит его и добавляет себе под нос: — По аналогии с тем, как стоят другие. Посмотри, разберешься.

Осекаюсь, чтобы не сказать: «Поняла, сделаю». Молча направляюсь к библиотеке и рассматриваю книги, чтобы выявить систему, по которой он их там расставляет.

Получается не сразу. Поначалу вообще кажется, что никакой системы нет. «Лолита» Набокова соседствует с «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, а «Фауст» Гете стоит рядом с «Преступлением и наказанием» Достоевского. Ни по годам издания, ни по размеру, ни по материалу обложки их не объединить. Потом доходит — книги расставлены по темам. Первые две — о раннем взрослении, а другие — о покаянии и искуплении.

«Крейцерову сонату» я ставлю в один ряд с «Анной Карениной» Толстого и «Джен Эйр» Бронте, очевидно, тут стоят книги про сложные семейные отношения. «Овода» Войнич 1898 года с кожаным корешком и «ятями» в названии располагаю на полке с «Чучелом» Железникова и «Тарасом Бульбой» Гоголя, как книги о предательстве, но потом все же переставляю к «Отцам и детям» Тургенева, объединяя их сложными отношениями сына и отца.

Долго размышляю, куда поставить «Маленького принца» Экзюпери. Вроде не про взросление. Открываю — я автоматически прочитала название на английском и даже не отсекла, что это оригинал сорок девятого года!

— «Маленького принца» поставь к «Трем товарищам» Эрих Марии Ремарк, — вдруг сзади раздается рокотливый голос Игоря Михайловича.

Делаю, как он сказал, и понимаю, что все это время он наблюдал за мной. Он подходит сбоку и смотрит, куда я поставила другие книги. Довольно хмыкает.

— Смотрю, с кругозором у тебя все в порядке, Эльвира, — он перебирает пальцами по старинным корешкам, а потом касается моего подбородка, поворачивает голову к себе.

Нежно, почти невесомо, а у меня по рукам мурашки бегут. И сейчас это не страх, а какая-то дикая смесь смирения и возбуждения.

— На сегодня все, — тягуче добавляет Игорь Михайлович, заглядывая мне в глаза. — Пойдем, я покажу, где