— Не знал, — восхищенно ответил Петрович и полез целоваться.

Наутро я с трудом оторвал от подушки голову, осторожно взял её двумя руками и бережно понес к телефону.

Я слушал гудки, морщился и приговаривал:

— Телефон, Ленка. Возьми трубку, Ленка.

Наконец она откликнулась:

— Алле. Детекгивное агентство эм-дэ-дэ. Я вас слушаю.

Я доложил, что сегодня не приеду — разумеется, у меня дела, после чего пошёл на кухню и припал к крану с холодной водой. Этот кран снился мне всю ночь, и всю ночь я решал проблему, как его открыть, не нарушив пломбу.

Приведя свой внутренний мир в относительный порядок, я позвонил Петровичу.

— А-а, здорово, Эдуардыч! Ну как, поправляешься?

— Водой отпиваюсь.

— Все верно, старик. Кто не знает вкуса водки, тот не знает вкуса воды. Старинная морская мудрость.

Голос Петровича звучал бодро, как будто не его я вчера тащил под руку до такси. Хотя, возможно, Петрович будет утверждать, что все было как раз наоборот.

— А я на работу собираюсь, — продолжал Петрович. — К двенадцати поеду. Тёмные очки надену и поеду.

— А очки зачем? — не понял я.

— Ты, Эдуардыч, в зеркало сегодня смотрел? Нет? Вот и правильно, не смотри как можно дольше. Темные очки отбивают запах, Эдуардыч, ещё одна морская мудрость.

Я хмыкнул.

— Ее, конечно же, адмирал Пиночет придумал. Что, Петрович, погружение продолжается?

— Погружение не кончается, старик. Вот ты, наверное, теперь считаешь, что на флоте только и делают, что пьют?

— Да нет, Петрович, с этим всё ясно. Я бы тоже не стал вспоминать, как сидел в кресле и ручкой в носу ковырял. Или по джунглям с автоматом бы бегал, или громил коррумпированные отделения милиции.

— Ну, суть ты ухватил верно. А вопросы возникли?

— Возникли. Ты про фокус с водкой в контейнере действительно не знал?

— Да не знал, конечно! И не догадался бы ни за что. Век живи — век учись… А-а, вот ты к чему, Эдуардыч…

Именно к этому. После вчерашнего общения я еще больше склонился к версии Чарика. И Петрович здесь ни при чем. Если эти ребята смогли отжать ведро водки, и, наверное, не одно, из железного контейнера, то они вполне способны выжать несколько тонн баксов из нескольких тысяч тонн риса на очередном фокусе, которого Петрович не знал.

И вдруг я испугался. Испугался до озноба и мурашек. Сейчас Петрович скажет: «А ведь ты прав, старик, не надо тебе никуда ехать…»

— Может, ты и прав, старик. И дай Бог, чтобы ты был прав. Но лучше в этом убедиться наверняка, согласен?

— Конечно, согласен, Петрович! — подтвердил я несколько бурно. — Вот только для полноты погружения не хватает ещё одной истории.

— Это какой ещё? — не понял Петрович.

— А что там у тебя все-таки было с джинсами?

Петрович долго молчал. Потом очень натурально развеселился:

— Это в Гаване, что ли? Ну да, в Гаване! Я тогда в первый раз на Кубу попал. Совсем еще пацаном был, только после училища… Поехали мы на пляж. Ох, Эдуардыч, ты не представляешь, что такое пляж на Кубе! Пальмы, море, какие девочки! Ну, пока я там по сторонам глазами хлопал, у меня джинсы и спёрли. Пришлось так вот, в рубашке и плавках, возвращаться. А на пароходе ещё и первак накинулся: «Вам доверили нести лицо штурмана советского флота, а вы — в таком виде! Что подумают кубинские товарищи?!» А я ответил, что они мне больше не товарищи, так тот вообще на пену изошёл… Ну, ты силён, старик! И где раскопал-то?

— Не бери в голову, Петрович. У нас тоже свои фокусы имеются. Когда отправление?

— Завтра начнем тебе документы делать. Потом визирование продвинем. Как ответ придет, покупаем билет, и лети, Эдуардыч, флаг тебе в руки…

* * *

Во время посадки я ещё раз напряг мозги, что же я забыл сделать перед отъездом.

Ну дверь, свет и газ в квартире — точно не забыл, четырежды возвращался, проверял… Машину в гараж поставил, закрыл… «Мойдодыр» закрыл, все выключил, ствол Чарику сдал, Лизке кулаком погрозил… Наташке позвонил, сказал, что еду сопровождать груз. В общем-то, даже и не наврал совсем… Ленку к Костику пристроил. Она, зараза, так обрадовалась, как будто освободилась досрочно из половецкого плена… Сому маску привезти из Африки пообещал. Ему взбрело в голову рядом с зеркалом в прихожей африканскую маску повесить, да пострашнее. Хотя, зачем ему маска, мог бы сам рядом с зеркалом повеситься… Петровичу… Ох, чёрт, я же обещал Петровичу взять с собой книжку, название ещё какое-то зловещее, что-то вроде Коза Ностра. Ну да, правильно, «Морское дело». Забыл, ну надо же!

Наш самолёт, совершающий рейс Амстердам — Карачи, приземлился в аэропорту Карачи, как и договаривались. Почетный караул из совсем неплохих и на удивление не жадных стюардесс последний раз дружно сверкнул улыбками, и вся наша европейская толпа выплеснулась из самолета в душную Азию.

Я уверенно прошёл паспортный и таможенный контроли — не зря минувшей ночью стайка улыбчивых участливых голландцев водила меня за руку битый час в огромном, как целый город, амстердамском аэропорту. Следуя за остальными пассажирами, я миновал небольшой вестибюль и вышел наружу.

* * *

Петрович говорил, что меня должны встретить. Какой-то то ли доносчик, то ли перебежчик, как-то он у них интересно называется. Но на выходе, кроме суетливых таксистов, за версту отдающих фундаментализмом, и одинокого демонстранта с плакатиком никого не было.

Я остановился, поставил чемодан, закурил.

Демонстрант посмотрел на мою сигарету голодным взглядом и двинулся ко мне. Я с лёгкой досадой сунул руку в карман, достал упакованное в целлофан пирожное, оставшееся от воздушного обеда, и подал его вместе с сигаретой аборигену.

Он почтительно принял дары и сунул мне под нос свой плакатик, на котором жирными чёрными буквами было написано. «Streltsov».

Пока я, с удивлением исследовал надпись, он смел пирожное, закурил и представился:

— Эджент.

Агент, вспомнил я, вот как обозначил его Петрович, и на всякий случай уточнил:

— Джеймсу Бонду не родственник?

Он охотно и заразительно засмеялся. Отсмеявшись, протянул руку:

— Махмуд Мохаммад аль Махмуд.

Я улыбнулся и тоже протянул руку.

— Виктор Стрельцов… Да, старик, не долго же твой папа чесал тюбетейку, когда придумывал тебе название.

Он хлопнул меня по плечу, залопотал и повёл к старенькой «тойоте», приткнувшейся в двадцати метрах от выхода.

Усевшись за руль, агент почесался спиной о спинку кресла, поскрёб себе грудь, живот и всё остальное, а по завершении ритуала включил зажигание и ткнул коротким пальцем в кнопку магнитофона. Кабину наполнил мягкий шум мотора и удивительно мелодичный, пронизанный тоской женский голос.