— Здесь, в клубах Лос-Анджелеса, пускают кого угодно, — ответила Хеллер. — Дадут зеленый свет даже новорожденному младенцу, если тот в деле.

— И у него есть менеджер, — добавил Уайатт.

Хеллер откинулась на спинку кожаного сиденья и прикрыла глаза. Она одновременно выглядела и очень молодо, будто ей все еще тринадцать, и казалась древней старухой, будто тринадцатилетняя девушка попала под действие заклинания или даже проклятия и теперь обречена на вечную молодость. Кузина выглядела уставшей, словно последние четыре года только и делала, что писала эссе для колледжей.

— Мне нравилось тусоваться. Может, потому, что я пахала как лошадь — по восемнадцать часов в день, даже в выходные. Не пойми меня неправильно, я делала то, что всегда хотела, и наслаждалась каждой секундой, но все же была ребенком и боялась, что, если не буду усердно работать, моя карьера может закончиться. Так что, даже когда у меня выдавалось немного свободного времени, я сидела дома, нервничала, тряслась и учила свою роль. Я начала ходить в клубы, чтобы выпустить пар и очистить голову. Тебе, наверное, это покажется нелепым, но я ходила в подобные места, чтобы расслабиться.

И правда нелепо. Я впервые в жизни посетила ночной клуб и ничуть не расслабилась.

— Почему ты так нервничала? «Анна Банана» имела успех, разве нет?

Хеллер со злобным ликованием повернулась ко мне.

— Ты смотрела? Кей-Боп, ты тайная бананофанатка?

— Ну, возможно, посмотрела разок, — соврала я.

— Разок? — переспросила Хеллер, и я поняла, что она мне не поверила.

И тогда кузина начала тихонько напевать одну из самых абсурдных песен шоу — «Одинокую Банану»:

Даже не подумав, я к ней присоединилась:

— Я так и знала! — воскликнула Хеллер. — Ты смотрела шоу всего «разок», но знаешь все слова этой песни!

— Я просто догадалась! И это отвратительная песня!

— Я не знал тебя тогда, — сказал Уайатт Хеллер, — когда ты снималась в «Анне Банане». Безумные были денечки?

— Боже, ты даже не представляешь! Я была в Лос-Анджелесе со своей мамочкой, и одно это уже выносило мне мозг, но в то же время происходило столько всего увлекательного и веселого. Жаль только, мне было как-то, ну…

— Как? — спросил Уайатт.

Мы заехали на мост, и Хеллер выглянула в окно.

— Когда я снималась в «Анне Банане», меня в основном окружали взрослые. Большинство из них были милыми, но, знаешь, я не могла поделиться с ними своими чувствами. Девчонка из шоу, которая играла мою лучшую подругу Никки, тоже была милой, даже слишком, понимаешь? Однажды я услышала, как она с кем-то разговаривала по телефону и рассказывала, что дружит не только с Анной, но и со мной — в реальной жизни. Врала, у нас было не так уж много общего. К тому же я поняла, что она дает интервью и хвастается тем, что является моей лучшей подругой. Не знаю, мне показалось это мерзким. Я ведь никогда ее подругой не считала. — Хеллер бросила на меня взгляд и вновь отвернулась к окну. — У меня нет лучшей подруги.

Ее слова ранили меня до слез. Мы были лучшими подругами давным-давно, еще будучи детьми. После того, что Хеллер мне сделала, мы никак не могли ими остаться. Я сидела в ее шикарном лимузине, потому что дала обещание тетушке Нэнси и маме, ну, и потому что… потому что выполняла волю Господа. Так почему же я расстроилась? Почему мне захотелось уколоть Хеллер в ответ?

— А у меня есть лучшая подруга, — провозгласила я. — Моя сестра Калико.

— Твоя сестра? Косоглазая, с усиками? Которая похожа на заезженного лобстера? Кандидата лучше не нашлось?

— По крайней мере, она не какая-то там фейковая телевизионная подружка!

— Да ты просто жалкая!

— Твое шоу закрыли!

— По крайней мере, оно у меня было! И мне не приходится петь с родителями в торговом центре, рядом с кофейней и киоском, продающим подушки для шеи!

— Зато у меня хотя бы есть родители!

Хеллер потянулась, чтобы меня ударить, но я перехватила ее ладонь. Она вцепилась в мои пальцы другой рукой, я сумела вырваться из ее хватки. Тогда кузина треснула меня по голове, и мы стали рьяно колотить друг друга.

— Мелкая сучка! А я-то думала, ты христианка!

— Так и есть! Не используй «с»-слово!

— Какое же тебе нравится? «К»-слово? «М»-слово? «Г»-слово?

— Что за «г»-слово?

— Гольфы!

Хеллер попыталась стянуть мой левый гольф. Это так меня взбесило, что я сильно дернула ее за волосы.

— Отпусти меня! Они наращенные! И стоят целое состояние!

Уайатт развернулся с переднего сиденья и разнял нас.

— Девочки, девушки, люди, дуэлянты… или кто там вы есть, — крикнул он, — ведите себя прилично! Послушав вас, я понял, что когда-то вы были очень близки. Почему бы вместо всей этой перепалки и перебранки нам не попробовать вернуться к тем отношениям?

— ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ХОЧУ! — воскликнули одновременно мы с Хеллер и отвернулись каждая к своему окну.

Приехав в Бруклин (он находится напротив Манхеттена, только на другом берегу реки), мы оказались в старомодной закусочной «У Хуттермана». Как объяснил мне Уайатт по дороге сюда, владельцы закусочной на самом деле нашли ее на севере Нью-Йорка, потратили миллионы долларов на обновление сантехники и проводки, а затем перевезли сюда на огромном грузовике, потратив еще несколько миллионов на придание ей несколько потрепанного вида, будто она стоит здесь уже несколько десятков лет.

— Но зачем они это сделали? — удивилась я, ведь случись это в Парсиппани, департамент здравоохранения наверняка выступил бы против закусочной.

— Потому что это Бруклин, — сказал Уайатт, — где каждый круче крутого. Они здесь любят притворяться, что ненавидят все, не являющееся странным, примитивным и подлинным. Понаблюдай, когда Хеллер зайдет внутрь, все ее узнают, но разобьются в лепешку, лишь бы не выглядеть заинтересованными.

Уайатт придержал нам дверь, и, когда Хеллер зашла в закусочную, я убедилась в его правоте. Помещение было заполнено людьми лет двадцати-тридцати, и все они походили на тощих лесорубов с огромными лохматыми бородами и в шерстяных шапках в мелкий рубчик. Не понимаю, почему они их не сняли, зайдя в помещение. Девушки тоже были очень худыми, их одежда казалась старомодной, купленной в каком-нибудь секонд-хенде, но понятно было, что стоит она совсем не дешево.