– Он не примет никакой помощи, – проговорила Зина тихо, какбы про себя.

– Он не примет, но мать его примет, – отвечала торжествующаяМарья Александровна, – она примет тихонько от него. Ты продала же свои серьги,теткин подарок, и помогла ей полгода назад; я это знаю. Я знаю, что старухастирает белье на людей, чтоб кормить своего несчастного сына.

– Ему скоро не нужна будет помощь!

– Знаю и это, на что ты намекаешь, – подхватила МарьяАлександровна, и вдохновение, настоящее вдохновение осенило ее, – знаю, про чтоты говоришь. Говорят, он в чахотке и скоро умрет. Но кто же это говорит? Я наднях нарочно спрашивала о нем Каллиста Станиславича; я интересовалась о нем,потому что у меня есть сердце, Зина. Каллист Станиславич отвечал мне, чтоболезнь, конечно, опасна, но что он до сих пор уверен, что бедный не в чахотке,а так только, довольно сильное грудное расстройство. Спроси хоть сама. Оннаверное говорил мне, что при других обстоятельствах, особенно при измененииклимата и впечатлений, больной мог бы выздороветь. Он сказал мне, что вИспании, – и это я еще прежде слышала, даже читала, – что в Испании естькакой-то необыкновенный остров, кажется Малага, – одним словом, похоже накакое-то вино, – где не только грудные, но даже настоящие чахоточные совсемвыздоравливали от одного климата, и что туда нарочно ездят лечиться,разумеется, только одни вельможи или даже, пожалуй, и купцы, но только оченьбогатые. Но уж одна эта волшебная Альгамбра, эти мирты, эти лимоны, эти испанцына своих мулах! – одно это произведет уже необыкновенное впечатление на натурупоэтическую. Ты думаешь, что он не примет твоей помощи, твоих денег, для этогопутешествия? Так обмани его, если тебе жаль! Обман простителен для спасениячеловеческой жизни. Обнадежь его, обещай ему, наконец, любовь свою; скажи, чтовыйдешь за него замуж, когда овдовеешь. Все на свете можно сказать благороднымобразом. Твоя мать не будет учить тебя неблагородному, Зина; ты сделаешь этодля спасения жизни его, и потому – все позволительно! Ты воскресишь егонадеждою; он сам начнет обращать внимание на свое здоровье, лечиться, слушатьсямедиков. Он будет стараться воскреснуть для счастья. Если он выздоровеет, то тыхоть и не выйдешь за него, – все-таки он выздоровел, все-таки ты спасла,воскресила его! Наконец, можно и на него взглянуть с состраданием! Может быть,судьба научила и изменила его к лучшему, и, если только он будет достоин тебя,– пожалуй, и выйди за него, когда овдовеешь. Ты будешь богата, независима. Тыможешь, вылечив его, доставить ему положение в свете, карьеру. Брак твой с нимбудет тогда извинительнее, чем теперь, когда он невозможен. Что ожидает васобоих, если б вы теперь решились на такое безумство? Всеобщее презрение,нищета, дранье за уши мальчишек, потому что это сопряжено с его должностью,взаимное чтение Шекспира, вечное пребывание в Мордасове и, наконец, егоблизкая, неминуемая смерть. Тогда как воскресив его, – ты воскресишь его для полезнойжизни, для добродетели; простив ему, – ты заставишь его обожать себя. Онтерзается своим гнусным поступком, а ты, открыв ему новую жизнь, простив ему,дашь ему надежду и примиришь его с самим собою. Он может вступить в службу,войти в чины. Наконец, если даже он и не выздоровеет, то умрет счастливый,примиренный с собою, на руках твоих, потому что ты сама можешь быть при нем вэти минуты, уверенный в любви твоей, прощенный тобою, под сенью мирт, лимонов,под лазуревым, экзотическим небом! О Зина! все это в руках твоих! Все выгоды натвоей стороне – и все это чрез замужество с князем.

Марья Александровна кончила. Наступило довольно долгоемолчание. Зина была в невыразимом волнении.

Мы не беремся описывать чувства Зины; мы не можем ихугадать. Но, кажется, Марья Александровна нашла настоящую дорогу к ее сердцу.Не зная, в каком состоянии находится теперь сердце дочери, она перебрала всеслучаи, в которых оно могло находиться, и наконец, догадалась, что попала наистинный путь. Она грубо дотрогивалась до самых больных мест сердца Зины и,разумеется, по привычке, не могла обойтиться без выставки благородных чувств,которые, конечно, не ослепили Зину. «Но что за нужда, что она мне не верит, –думала Марья Александровна, – только бы ее заставить задуматься! только быловчее намекнуть, о чем мне прямо нельзя говорить!» Так она думала и достиглацели. Эффект был произведен. Зина жадно слушала. Щеки ее горели, грудьволновалась.

– Послушайте, маменька, – сказала она наконец решительно,хотя внезапно наступившая бледность в лице ее показывала ясно, чего стоила ейэта решимость. – Послушайте, маменька…

Но в это мгновение внезапный шум, раздавшийся из передней, ирезкий, крикливый голос, спрашивающий Марью Александровну, заставил Зину вдругостановиться. Марья Александровна вскочила с места.

– Ах, боже мой! – вскричала она, – черт несет эту сороку,полковницу! Да ведь я ж ее почти выгнала две недели назад! – прибавила она чутьне в отчаянии. – Но… но невозможно теперь не принять ее! Невозможно! Она,наверно, с вестями, иначе не посмела бы и явиться. Это важно, Зина! Мне надознать… Ничем теперь не надо пренебрегать! Но как я вам благодарна за ваш визит!– закричала она, бросаясь навстречу вошедшей гостье. – Как это вам вздумалосьвспомнить обо мне, бесценная Софья Петровна? Какой о-ча-ро-ва-тельный сюрприз!

Зина убежала из комнаты.

Полковница, Софья Петровна Фарпухина, только нравственнопоходила на сороку. Физически она скорее походила на воробья. Это быламаленькая пятидесятилетняя дама, с остренькими глазками, в веснушках и в желтыхпятнах по всему лицу. На маленьком, иссохшем тельце ее, помещенном на тоненькихкрепких воробьиных ножках, было шелковое темное платье, всегда шумевшее, потомучто полковница двух секунд не могла пробыть в покое. Это была зловещая имстительная сплетница. Она была помешана на том, что она полковница. С отставнымполковником, своим мужем, она очень часто дралась и царапала ему лицо. Сверхтого, выпивала по четыре рюмки водки утром и по стольку же вечером и допомешательства ненавидела Анну Николаевну Антипову, прогнавшую ее на прошлойнеделе из своего дома, равно как и Наталью Дмитриевну Паскудину, томуспособствовавшую.

– Я к вам только на минутку, mon ange, – защебетала она. – Яведь напрасно и села. Я заехала только рассказать, какие чудеса у нас делаются.Просто весь город с ума сошел от этого князя! Наши пройдохи – vouscomprenez![25] – его ловят, ищут, тащат его нарасхват, шампанским поят, – вы неповерите! не поверите! Да как это вы решились его отпустить от себя? Знаете ли,что он теперь у Натальи Дмитриевны?

– У Натальи Дмитриевны! – вскричала Марья Александровна,привскакнув на месте. – Да ведь он к губернатору только поехал, а потом, можетбыть, к Анне Николаевне, и то ненадолго!

– Ну да, ненадолго; вот и ловите его теперь! Он губернаторадома не застал, потом к Анне Николаевне поехал, дал слово обедать у ней, аНаташка, которая теперь от нее не выходит, затащила его к себе до обедазавтракать. Вот вам и князь!