– «Постой же! – думала Настасья Петровна, выбираясь изсвоего чуланчика по отъезде полковницы. – А я было и бантик розовый хотелаприколоть для этого князишки! И поверила же, дура, что он на мне женится! Воттебе и бантик! А, Марья Александровна! Я у вас чумичка, я нищая, я взятки подвести целковых беру. Еще бы с тебя упустить, не взять, франтиха ты этакая! Явзяла благородным образом; я взяла на сопряженные с делом расходы… Может, мнесамой пришлось бы взятку дать! Тебе какое дело, что я не побрезгала, своимируками замок взломала? Для тебя же работала, белоручка ты этакая! Тебе бытолько по канве вышивать! Погоди ж, я тебе покажу канву. Я покажу вам обеим,какова я чумичка! Узнаете Настасью Петровну и всю ее кротость!»

Но Марью Александровну увлекал ее гений. Она замыслилавеликий и смелый проект. Выдать дочь за богача, за князя и за калеку, выдатьукрадкой от всех, воспользовавшись слабоумием и беззащитностью своего гостя,выдать воровским образом, как сказали бы враги Марьи Александровны, – было нетолько смело, но даже и дерзко. Конечно, проект был выгоден, но в случаенеудачи покрывал изобретательницу необыкновенным позором. Марья Александровнаэто знала, но не отчаивалась. «Из таких ли передряг я суха выходила!» –говорила она Зине, и говорила справедливо. Не то какая ж бы она была героиня?

Бесспорно, что все это походило несколько на разбой набольшой дороге; но Марья Александровна и на это не слишком-то обращалавнимание. На этот счет у ней была одна удивительно верная мысль: «Обвенчают,так уж не развенчаются», – мысль простая, но соблазнявшая воображение такиминеобыкновенными выгодами, что Марью Александровну, от одного уже представленияэтих выгод, бросало в дрожь и кололо мурашками. Вообще она была в ужасномволнении и сидела в своей карете как на иголках. Как женщина вдохновенная,одаренная несомненным творчеством, она уже успела создать план своих действий.Но план этот был составлен вчерне, вообще en grand,[32] и еще как-то тусклопросвечивал перед нею. Предстояла бездна подробностей и разных непредвидимыхслучаев. Но Марья Александровна была уверена в себе: она волновалась не страхомнеудачи – нет! ей хотелось только поскорее начать, поскорее в бой. Нетерпение,благородное нетерпение сожигало ее при мысли о задержках и остановках. Но,сказав о задержках, мы попросим позволения несколько пояснить нашу мысль.Главную беду предчувствовала и ожидала Марья Александровна от благородных своихсограждан, мордасовцев, и преимущественно от благородного общества мордасовскихдам. Она на опыте знала всю их непримиримую к себе ненависть. Она, например,твердо знала, что в городе в настоящую минуту, может быть, уже знают все из еенамерений, хотя об них еще никто никому не рассказывал. Она знала, понеоднократному печальному опыту, что не было случая, даже самого секретного, вее доме, который, случившись утром, не был бы уже известен к вечеру последнейторговке на базаре, последнему сидельцу в лавке. Конечно, Марья Александровнаеще только предчувствовала беду, но такие предчувствия никогда ее необманывали. Не обманывалась она и теперь. Вот что случилось на самом деле ичего еще не знала она положительно. Около полудня, то есть ровно через три часапо приезде князя в Мордасов, по городу распространились странные слухи. Гденачались они – неизвестно, но разошлись они почти мгновенно. Все вдруг сталиуверять друг друга, что Марья Александровна уже просватала за князя свою Зину,свою бесприданную, двадцатитрехлетнюю Зину; что Мозгляков в отставке и что всеэто уже решено и подписано. Что было причиною таких слухов? Неужели все дотакой степени знали Марью Александровну, что разом попали в самое сердце еезаветных мыслей и идеалов? Ни несообразность такого слуха с обыкновеннымпорядком вещей, потому что такие дела очень редко могут обделываться в одинчас, ни очевидная неосновательность такого известия, потому что никто не могдобиться, откуда оно началось, – не могли разуверить мордасовцев. Слухразрастался и укоренялся с необыкновенным упорством. Всего удивительнее, что онначал распространяться именно в то самое время, когда Марья Александровнаприступила к своему давешнему разговору с Зиной об этом же самом предмете.Таково-то чутье провинциалов! Инстинкт провинциальных вестовщиков доходитиногда до чудесного, и, разумеется, тому есть причины. Он основан на самомблизком, интересном и многолетнем изучении друг друга. Всякий провинциал живеткак будто под стеклянным колпаком. Нет решительно никакой возможности хотьчто-нибудь скрыть от своих почтенных сограждан. Вас знают наизусть, знают дажето, чего вы сами про себя не знаете. Провинциал уже по натуре своей, кажется,должен бы быть психологом и сердцеведом. Вот почему я иногда искренноудивлялся, весьма часто встречая в провинции вместо психологов и сердцеведовчрезвычайно много ослов. Но это в сторону; это мысль лишняя. Весть былагромовая. Брак с князем казался всякому до того выгодным, до тогоблистательным, что даже странная сторона этого дела никому не бросалась вглаза. Заметим еще одно обстоятельство: Зину ненавидели почти еще больше МарьиАлександровны, – за что? – неизвестно. Может быть, красота Зины была отчаститому причиною. Может быть, и то, что Марья Александровна все-таки была как-тосвоя всем мордасовцам, своего поля ягода. Исчезни она из города, и – кто знает?– об ней бы, может быть, пожалели. Она оживляла общество беспрерывнымиисториями. Без нее было бы скучно. Напротив того, Зина держала себя так, какбудто жила в облаках, а не в городе Мордасове. Была она этим людям как-то непара, не ровня и, может быть, сама не замечая того, вела себя перед ниминевыносимо надменно. И вдруг теперь эта же самая Зина, про которую даже ходилискандалезные истории, эта надменная, эта гордячка Зина становится миллионеркой,княгиней, войдет в знать. Года через два, когда овдовеет, выйдет закакого-нибудь герцога, может быть, даже за генерала; чего доброго – пожалуй ещеза губернатора (а мордасовский губернатор, как нарочно, вдовец и чрезвычайнонежен к женскому полу). Тогда она будет первая дама в губернии, и, разумеется,одна эта мысль уже была невыносима и никогда никакая весть не возбудила бы такогонегодования в Мордасове, как весть о выходе Зины за князя. Мгновенно поднялисьяростные крики со всех сторон. Кричали, что это грешно, даже подло; что старикне в своем уме; что старика обманули, надули, облапошили, пользуясь егослабоумием; что старика надо спасти от кровожадных когтей; что это, наконец,разбой и безнравственность; что, наконец, чем же другие хуже Зины? и другиемогли бы точно так же выйти за князя. Все эти толки и возгласы МарьяАлександровна еще только предполагала, но для нее довольно было и этого. Онатвердо знала, что все, решительно все готовы будут употребить все, что возможнои что даже невозможно, чтобы воспрепятствовать ее намерениям. Ведь хотят жетеперь конфисковать князя, так что приходится его возвращать чуть не с бою. Наконец,хоть и удастся поймать и заманить князя обратно, нельзя же будет держать еговечно на привязи. Наконец, кто поручится, что сегодня, что через два же часа,весь торжественный хор мордасовских дам не будет в ее салоне, да еще под такимпредлогом, что невозможно будет и отказать? Откажи в дверь, войдут в окно:случай почти невозможный, но бывавший в Мордасове. Одним словом, нельзя былотерять ни на час, ни на каплю времени, а между тем дело было еще и не начато.Вдруг гениальная мысль блеснула и мгновенно созрела в голове МарьиАлександровны. Об этой новой идее мы не забудем сказать в своем месте. Скажемтолько теперь, что в эту минуту наша героиня летела по мордасовским улицам,грозная и вдохновенная, решившись даже на настоящий бой, если б только представиласьнадобность, чтоб овладеть князем обратно. Она еще не знала, как это сделается игде она встретит его, но зато она знала наверное, что скорее Мордасовпровалится сквозь землю, чем не исполнится хоть одна йота из теперешних еезамыслов.