Сопляк. Ещё и паспорт не поменял на „стариковский“ – в сорок пять лет».

– Больно! – повторил сосед. – Пусти!

Я наклонился к его голове. Поморщил нос от неприятного запаха.

Суставы заломленных пальцев едва слышно хрустнули.

Кукушкин тихо взвизгнул.

– Так это и хорошо, что больно, – сказал я. – Боль прочищает мозги от дури. И замечательно отрезвляет. Не только при алкогольном опьянении. Но и при излишнем самомнении.

Позволил Кукушкину обернуться, заглянул в его поросячьи глазки.

Заметил: похожие на пудинг толстые щёки мужчины едва заметно вздрагивали.

– Папа передал тебе привет, – сообщил я. – Он просил меня присмотреть за тобой. Я пообещал ему: прослежу, чтобы ты поменьше курил. Особенно – около нашей двери. Курить вредно!

Надавил на пальцы.

Сосед заскрежетал зубами.

– Отец просил, чтобы я отметил каждую выкуренную тобой сигарету, – сказал я. – Гвоздём – на капоте твоей машины. Каждый окурок на лестничной клетке обозначу двойной чертой. Ты понял меня, урод?

Усилил залом.

Сосед похлопал губами.

– Понял! – пропищал Кукушкин. – Понял! Понял! Пусти!

Я заметил на его щеках слёзы: лишь пару капелек – не извилистые ручейки, чьи извилистые русла сегодня блестели на лице семиклассницы Лены. «Папа не ошибся, – подумал я. – Кукушкин – слабовольный трус и слизняк. Странно, что я его испугался – тогда…» Вспомнил слова тренера о том, что чем больше «шкаф», тем он громче падал. Я сам не раз доказывал это утверждение на практике – и когда учился на старших курсах института, и будучи дипломированным инженером. Отметил, что Кукушкин и на «шкаф» не походил – он разве что… напоминал мешок с гнилой картошкой. Именно – с гнилой: на это намекал его тошнотный запах. За «ручку-толкатель» я подвёл Кукушкина к приоткрытой двери соседской квартиры.

Не сломал ему пальцы – выпустил их и вернулся к своему порогу.

Сложил руки на груди – почувствовал: моё сердце билось ровно и спокойно.

– Щенок, – прошипел Кукушкин. – Убью! Раздавлю!

Он неуклюже поднялся с колен – едва не запутался в лямках подтяжек. Сжал кулаки. Взглянул на меня исподлобья и уронил на свой живот струйки слюны.

Я усмехнулся: в моих воспоминаниях сосед остался грозным толстяком – не жалким жиртресом. До самого отъезда в Первомайск я посматривал на дверь его квартиры с опаской. Ни разу не поругался с ним, подобно моему отцу. Изредка поглядывал в дверной глазок: безропотно смотрел, как сосед мусорил около нашего порога. Охотно поддавался на уговоры матери – помалкивал, не ссорился с Кукушкиным. Стыдился своего поведения. Искал ему оправдания. Признал себя слабаком и трусом. «Теория относительности в действии», – промелькнула в голове мысль. Отметил: то, что пугало меня шестнадцатилетнего, у меня нынешнего вызвало лишь брезгливое призрение.

Сосед склонил в мою сторону голову – будто нацелил на меня рога.

Я хмыкнул, взглянув на его босые ноги, и указал на Кукушкина пальцем.

– Если снова нагрубишь моей матери – проткну шины твоей машины, – сказал я. – А узнаю, что ты поднял руку на свою дочь – сломаю тебе мизинец. И не забудь о пометках на бампере!

Ударил ногой по соседскому тапку – в точности, как в «прошлое» третье сентября Кукушкин пнул Барсика.

Тапок улетел в пространство между лестничными пролётами, с тихим шлепком приземлился на одном из нижних этажей.

– За Леной отправишь свою жену, когда та явится с работы, – сказал я. – А до того времени девчонка будет у меня. Сам к моей двери больше не подходи: пришибу. Уяснил?

Я ухмыльнулся – посмотрел в покрасневшие глаза Кукушкина.

И тут же оправил второй тапок соседа вслед за первым.

* * *

Не меньше минуты бы с Кукушкиным «бодались» взглядами.

Я дожидался, когда растает решимость моего противника взять реванш.

Сосед первым отвёл глаза. Он прошипел ругательство и ушёл в свою квартиру – прихрамывая. Я подумал, что не зря для встречи с Кукушкиным надел ботинки.

* * *

В прошлый раз соседка у меня не задержалась – её увёл подвыпивший папаша.

Однако в это третье сентября Лена погостила в моей квартире чуть дольше двух часов. Я напоил семиклассницу чаем. Развлек девчонку игрой на гитаре (музыкой заглушил её нескончаемые монологи). Спел десяток пока никем не сочинённых песен – узнал от соседки, что я не только «сильный и смелый», но ещё и «талантливый». Проблем с вокалом я не почувствовал: будто только вчера солировал в хоре. Легко извлёк из памяти слова песен и аккорды мелодий. Не без удивления заметил, что мои руки сегодня будто проснулись. Я вполне уверенно терзал струны – фальшивые ноты гитара издавала всё реже. Я будто вспомнил былые умения. Больше не чувствовал скованности в движениях. А пальцы, пусть и слегка побаливали с непривычки, но уже с заметной ловкостью и уверенностью плясали по гитарному грифу.

Мать Кукушкиной явилась за дочерью на четверть часа раньше, чем вернулась с работы моя мама.

Женщины не встретились – лишь смешались в воздухе прихожей запахи их духов.

Мама не увидела в нашей квартире Лену. Но застала у нас дома Барсика… и огромную блестящую лужу в самом центре моей спальни (хотя я буквально пару минут назад «ликвидировал» предыдущий потоп). Она с печальным вздохом покачала головой. И напомнила мне о своей аллергии на кошачью шерсть.

– Котёнка завтра заберут, – сказал я.

– Точно заберут? – устало переспросила мама.

– Унесут, – заверил я. – Обещаю.

* * *

Встреча с Леной Кукушкиной и её отцом в это третье сентября отличалась от прошлой.

А вот Барсик вечером и ночью «отработал» чётко по плану (с одной лишь разницей: ковёр не пострадал).

* * *

Ночью я снова увидел сон.

Но в этот раз он больше походил на воспоминания: не на настоящие – на искажённые моим воображением.

В этом сне я стоял в траурном зале рудогорской больницы.

Здание строили и проектировали не советские строители, а финны. В других городах я подобных не видел. Потому сразу сообразил, где очутился.

Я уже бывал в этом помещении раньше: в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда хоронили Алину Волкову. Теперь в траурном зале больницы тоже стоял гроб. Вот только не закрытый, как тогда.

В гробу я увидел свою соседку по парте – бледную, наряженную в белый саван. Замер в изголовье гроба. Рассматривал причесанные рыжие волосы и окрашенные розовым лаком ногти на руках мёртвой девчонки.

А справа и слева от меня стояли наши одноклассники – ученики десятого «А» класса рудогорской школы. Увидел я здесь и Васю Громова, и Лидочку Сергееву, и Наташу Кравцову – никто из них