С треском расколется твердый мой щит.

Тщетно свой меч подниму на нее, —

В панцирь мой вражье вонзится копье.

Шлем мой покатится, грустно звеня.

Вражья рука опрокинет меня.

И, окровавлен, без сил, чуть живой,

Радостно крикну из праха: «Я – твой!»[73]

В. Б. Зусева-Озкан показывает парадоксальную устойчивость модели обращения к возлюбленной в шлеме как сочетания идеи защиты и настоящего страстного порыва к победе: «Напомним, что весьма древний, встречающийся уже в мифологии и в героическом эпосе образ девы-воина строится на нестандартном соотношении гендерных ролей, поскольку воинская доблесть и физическая сила – традиционно мужские атрибуты»[74]. О. И. Тогоева, крупнейший специалист по средневековой юриспруденции и знаток дела Жанны д’Арк, исследуя судьбу средневековых представлений, называет такой тип героини латинским словом Virago, то есть «женщина-мужчина»[75]. Это историко-художественный персонаж: амазонка, царь-девица, валькирия Брунгильда.

Мария Бочкарёва может быть соотнесена с образом валькирии как принадлежащей миру хтонических существ женского пола, встречающих мертвых в загробном мире. Они принимали павших воинов в Вальгалле. В бой шли Василиса Микулишна – старшая дочь богатыря Микулы Селяниновича и жена Ставра Годиновича, Настасья Микулишна – младшая дочь Микулы Селяниновича и жена Добрыни Никитича. Оба женских персонажа представляют архаичную богатырскую версию героини-воительницы, которые обладали качествами недюжинного богатыря, умом, смелостью и скромностью. Это уже вхождение в образ чистой силы и чистой боевой мудрости.

Различие между Брунгильдой и Настасьей Микулишной с одной стороны и Марией Бочкаревой – с другой в том, что женщины эпоса были возлюбленными и любимыми. Спящая волшебным сном на вершине горы Валькирия окружена морем огня, которое преодолевает Сигурд. После его гибели Брунгильда бросается в его погребальный костер. Мария Бочкарёва – всегда воин, на полях и в семье, терпит унижения от мужа и бежит от него.

Позволю себе упомянуть одну из любимых моих фотографий Зинаиды Николаевны, в которой легкость, гибкость, аристократизм и перверсия. Будто нет лицевой и изнаночной сторон у этого белоподкладного платья. Как-то М. Пруст писал, что по изнанке платья определяется благородство происхождения.

Две книги воспоминаний Зинаиды Николаевны «Живые лица» – серия портретов А. Блока, А. Белого, В. Брюсова, Ф. Сологуба, В. Розанова, А. Вырубовой, – «Дм. Мережковский», в которых она подводит итоги тяжелым личным свидетельствам. Она встречала, провожала, любила, изменяла, ссорилась, принимала у себя дома этих людей. Она прожила долгую жизнь.

Не осуждай меня, пойми:

Я не хочу тебя обидеть,

но слишком больно ненавидеть,

я не умею жить с людьми.

«К пруду». 1895

А. Тыркова-Вильямс говорит о чете Мережковских: «События мелькали, не задевая сознания этих двух выдающихся интеллигентов»[76]. Трудно согласиться с этим мечтательным высказыванием. Ветра того времени требовали определять собственное жизненное кредо как: «Странник. Странник. Всегда лишь странник» (В. В. Розанов) или «Я в этом мире лишь прохожий» (Н. А. Бердяев), но говорить об эмоциональной отстраненности Гиппиус в этот сложный исторический момент невозможно. Смена имен и портретов кисти Бакста или Сомова ушли. Осталось имя собственное.

Глава 6

Эдит Штайн

О католической монахине-кармелитке из Эхта Терезе Бенедикте Креста (Эдит Штайн) в мире известно многим.

Философия, вера и история определили ее жизненную миссию и героическую гибель. Эдит родилась в 1891 году в Бреслау в большой еврейской семье. В 1910 году она была единственной учащейся девушкой на философском факультете в Бреслау, и учеба захватила ее полностью. «Жажда истины», – так называла безудержное принятие знаний сама Эдит: «Хорошо было, что некоторые курсы лекций, на которые я обратила внимание, совпадали с другими… иначе я, наверное, дошла до 40–50 часов занятий в неделю»[77].

В 1913 году она перевелась в Геттингенский университет, известный феноменологической школой. Профессора Эдмунда Гуссерля (1859–1938) Эдит Штайн считала первым философом своего времени. Э. Гуссерль был протестантом по рождению, но не практиковал церковной жизни. Когда профессору предложили читать лекции во Фрайбурге, Эдит последовала за ним. Э. Гуссерль оформил метод ее научных построений, которому она осталась верна всю жизнь.

«Заслугой Гуссерля, – пишет Антонио Сикари, – человека очень взыскательного и несколько деспотичного, было воспитание им своих учеников согласно его знаменитому принципу: “Zu den Sachen” (“К вещам”): следует сообразовываться с вещами, с феноменами в том виде, в котором они являются». Это было начало пути ее личностного смирения.

Доверительные задания учителя: расшифровка и упорядочивание записей – приучили Штайн к внимательному чтению текстов, приглядыванию к смыслу каждого слова и знака и позволили создать ключевую для вписывания феноменологии в историю философии статью «Феноменология Э. Гуссерля и философия св. Фомы Аквинского. Попытка сопоставления» (1920).

Феноменология – область гносеологических и онтологических исследований, поиск метода с единственной и ожидаемой целью – понимание мира. Сам метод состоит в созерцании сущностей, к которым мы относимся каким-то образом и о которых мы будем говорить благодаря явлениям и непосредственно переживаемому нами опыту. Свою раннюю философию Гуссерль определял как эгологию (от греческого ego – «я» и logos – «смысл») с созерцанием области имманентных данных сознания. Метафизические и сущностные основания сознания оказываются принадлежностью внутренних познавательных структур. Так в утробе сознания зачинается мир – совокупность значений в качестве конструкта (построения) внутри нашего сознания как смыслового начала.

Поздние работы Э. Гуссерля говорят о постоянном атрибутивном предикате мира (то есть действенном ответе на вопрос «какой?», как бы именная часть составного именного сказуемого, выраженная прилагательным) – интерсубъективности, которая позволяет любому «я» обратиться к миру и является условием любой познаваемости вещей. Такой предикат определяет сущность мира и выводит суждение «мир интерсубъективен» в разряд аналитических, то есть оформляющих смысл мира и нашего отношения к нему. Интерсубъективное поле познания задает сетку социальных значений: идеологических, этических, религиозных, эстетических, художественных.

Интерсубъективность порождает субъективность, когда в поле сплетенных смыслов намечаются собственные опорные точки для субъекта, уже принявшего себя как того, к которому возможно отнестись. Например, субъект принял ряд точек: в этическом поле – классическое мужество, в эстетическом – стиль неоклассицизма, в идеологическом – левые взгляды, в художественном – гомеровский эпос, в религиозном – католическое христианство. На этих опорных точках держится индивидуальная картина мира – мировоззрение, понятое уже не как простая картина мира, а как осознанное созерцание сущностей, исследование собственной возможности быть среди форм сознавания происходящего.

Формально-онтологическая всеобщность феноменологии, то есть ее способность постоянно оставаться в устойчивом отношении к бытию на основании его формальных признаков, включая такой, как познаваемость, указывает на универсальную структурную закономерность жизни сознания. Сознание, действуя по отношению к явлениям, реализует себя в форме созерцания, причем