Для Симоны странничество было условием существования (Испания, Великобритания, Америка). Это боль, которую нужно осилить, вытерпеть. Поношения и усмешки, которые нужно преодолеть. Гонения и претерпения – условия утверждения подвига любого юродивого Христа ради.

Мы помним, что в русской православной традиции есть почитаемая Ксения Петербургская – «странница». Невозможно не откликнуться здесь на статью Петра Епифанова о переодевании подвижниц в мужские костюмы, использовании мужских имен и «воинского языка». Святая блаженная мать Ксения называла себя Андреем Федоровичем и одевалась в мужской военный сюртук около 30 лет. Так и родители Вейль называли дочь «Симоном», и она часто подписывала записки: «Ваш почтительный сын».

Симона Адольфина Вейль родилась в Париже в 1909 году в еврейской семье. Насыщенное интеллектуальное детство позволяет ей поступить на отделение философии в лицее Виктор Дюрюи и заниматься в классе Рене ле Сенна. Его выступления заложили ценностный фундамент философских исследований Симоны. Философия ценностей и морали стала стержнем ее размышлений на многие годы. Изучение социологии Э. Дюркгейма пробудило в С. Вейль интерес к социальным отношениям и политике. Она усиленно штудирует К. Маркса и параллельно ходит на собрания христианского кружка. Идеи справедливости и воздаяния всю жизнь будут предметом интеллектуальных и трудовых поисков Симоны.

Всю свою жизнь Симона хранила девство. Близким и знакомым при мысли о ней это казалось естественным. Из письма Симоны Вейль отцу Перрену мы узнаем, что целомудрию она покорилась в 16 лет: «Это понятие открылось мне в созерцании горного пейзажа и постепенно овладевало мной неотвратимо»[110]. Но Симона пытливо спрашивала: «Христиане ни разу не объяснили, почему целомудрие (особенно девство) имеет духовное значение»[111].

В лицее Генриха IV ее преподавателем и наставником становится Эмиль Шартье, известный под псевдонимом Ален (1868–1951). Он прививал ученикам почтение к трудам Платона, Декарта, Канта. В изложении Алена древние мыслители представали как герои воли. Вдохновенная Симона включается в общественно-политическую деятельность, которую не оставит до конца жизни.

В 1928 году Симона Вейль была принята на философский факультет Эколь Нормаль. Среди многочисленных политических организаций, куда она входила, были Лига прав человека с антивоенной позицией, межсиндикальная группа «без различия направлений, включая коммунистов»[112], кружок демократических коммунистов, куда в свое время вступил Ж. Батай. Ее страсть и решительность дали о себе знать вполне. Она участвовала в пацифистских акциях, в гражданской войне в Испании, многочисленных манифестациях, в походах шахтеров, делала доклады об угрозе фашизма. После «хрустальной ночи» в Германии, когда были убиты более 90 евреев, 3500 отправлены в концентрационные лагеря, разгромлено 267 синагог, Симона написала «Размышления по итогам», где публично отреклась от пацифизма.

Ее политические взгляды продолжали развиваться: «Стоит мне подумать о том, что великие вожди большевиков ставили себе целью создание свободного рабочего класса и при этом никто из них, ни Троцкий, ни даже Ленин ни разу не заглянули на завод и, следовательно, не имели ни малейшего понятия о реальных условиях, от которых для рабочих зависит вопрос о рабстве или свободе, как политика представляется мне какой-то зловещей издевкой»[113].

Симона металась. Коленопреклонение в Храме или благое время работы на винограднике было для нее духовным трудом. Она описывала уборку винограда: «Я прочитывала “Отче наш” каждый день перед работой и часто повторяла ее в винограднике»[114]. Молитва стала ежедневной практикой: «Первые слова молитвы исторгают мысль из тела, перенося ее в место вне пространства, где нет ни перспективы, ни точки обзора». Подобный опыт молитвы описан Симоной, когда про Слово она говорит: «Слово Любви, держащей нас в своих объятьях»[115], – из письма к Ж. Буне от 12 мая 1942 года. Вопрос о крещении вставал перед Симоной не раз в жизни. Она давала на него свой ответ, что креститься для нее – значит стать неискренней.

Уборка винограда с молитвой «Отче наш» или работа на заводе – все это Симона делала вдумчиво и намеренно. Всем вокруг стал известен трудовой подвиг Симоны, девушки из семьи с постоянным материальным достатком. Он был воспринят как эксперимент, протест, жест. 4 декабря 1934 года Симона поступает резальщицей на завод акционерного общества «Альстон». 2 января 1935 года родители уже отправляют ее на лечение в швейцарский санаторий. 25 февраля 1935 года она возвращается на завод, заметив с печалью о перипетиях своей жизни: «Опустошение доводит меня до того, что я забываю истинные причины моего пребывания на заводе».

5 апреля 1935 года С. Вейль уволена. 11 апреля 1935 года принята на завод «Карно», 7 мая уволена. 6 июня 1935 года поступает фрезеровщицей на завод «Рено», о котором пишет: «Главное, в чем здесь дело, – не страдание, но унижение, чувство, что личное достоинство, то, как оно выработано обществом, разбито, надо выковать новое»[116].

Симона говорит, что на заводе она «перемешалась с безымянной массой». Произошли обезличивание и потеря имени, только предъявлялся пропуск на проходной. Но всякая потеря связана с приобретением нового опыта. Симона пишет отцу Перрену от 14 мая 1942 года: «Несчастье других вошло мне в плоть и в душу».

Заработанные деньги она передавала нуждающимся. Так, отправляя письма, газеты, книги, посылки и деньги «дорогому другу» в лагерь Джельфа, она оправдывалась в этом поступке: «Когда у меня бывает сколько-нибудь денег, я ни в коем случае не считаю эти деньги своей собственностью… Посылая их, я не ощущаю, будто их отдаю. Они просто переходят из моих рук в руки кого-то другого, кому они нужнее»[117].

Само понятие труда у Симоны неоднозначное. С одной стороны, она называет труд «повседневной смертью», так как вся жизнь рабочего становится придатком к орудию труда. Смерть и труд – предметы не выбора, но необходимости. Труд требует смирения и согласия на то, что он обременит и заполнит всю жизнь, распорядок дня и мероприятия будут зависеть от рабочего дня.

Но, с другой стороны, Симона уверена, что все другие виды деятельности стоят ниже физического труда. Физический труд в правильно выстроенном обществе должен находиться в центре духовной жизни. В труде брезжит рассвет цивилизации, ведь исторические формы физического труда носили «рабский характер», как, например, в древней Греции или Риме. Но за рассветом повиновения наступит день свободы.

В труде Симона Вейль усматривает добродетель послушания, источник созидающих человека обязанностей. Это своего рода «добровольное согласие на смерть»[118]. В книге «Личность и священное» Симона определяет физический труд как «соприкосновение с реальностью, истиной, красотой этого мира и с вечной мудростью, лежащей в основе устройства»[119].

На уровне телесных ощущений мы познаем боль, красоту, порядок. Человек, чьи руки болят от труда, по Симоне Вейль, подчинен материи. Нужда бедняков, усталость, недостаток культуры не дают им увидеть, что физический