class="p1">– Мне кажется, мы все чуточку в тебя влюблены. Или, быть может, это просто восхищение. Но ты могла бы выбрать любого из нас. Конечно, Дэвид, Дэниел и Джерри еще слишком малы. Думаю, Фрэнсис и Финеас тоже пока молоды, хотя оба и старше тебя.

– Джейкоб влюблен в Маргарет Хаксли.

– Ну да. Возможно, за исключением Джейкоба, – откликнулся он. – Но если ты не решишь, кто из нас тебе нравится, причем поскорее, мы перессоримся. Уже начали.

– Уже начали? – У меня закружилась голова. Нэт лишился рассудка. – Но ведь ты уже взрослый мужчина… Зачем тебе я? Мне всего пятнадцать.

– Маме было шестнадцать, когда она вышла за папу. Он был моих лет.

– Н-н-но… Я в услужении д-д-до восемнадцати…

– Я не предлагаю тебе уходить от нас.

– Тогда что же ты хочешь?

Он скрестил руки на груди, потом опустил их, словно не зная, куда деть. Стиснул зубы, потянулся ко мне, взял за плечи, будто собирался сказать что-то ужасное и хотел меня поддержать.

А потом он меня поцеловал. Просто прижался губами к моим губам, хотя я не успела к этому подготовиться.

– Натаниэль! – Я несказанно изумилась тому, что он сделал. В волосах у меня по-прежнему путалась солома. – Я ведь тебе даже не нравлюсь, – прибавила я шепотом.

– Нравишься. – Он сверкнул своими черными глазами и снова поцеловал. Все это время он не выпускал меня из объятий.

Губы у него были сухими, а щеки – колючими, но мне не было неприятно. Это ощущалось странно – его лицо оказалось так близко, что я чувствовала, как его дыхание щекочет мне кожу, видела, как взметнулись его ресницы. А потом я закрыла глаза.

Я сомневалась, что мне понравился его поцелуй. Или что не понравился. Но я не ответила ему. Я не знала как. Натаниэль научил меня стрелять, но теперь не объяснил, что делать. Он отступил назад, отпустил мои плечи, и я потрясенно уставилась на него.

– Не говори, что никогда об этом не думала, – мягко сказал он.

Я помотала головой. Я никогда об этом не думала.

– Я бы подождал. Но мир перевернулся с ног на голову. У меня больше нет времени.

– Но… вы всегда были мне как братья. И ни один из вас никогда ни на что подобное не намекал.

– Но мы это чувствовали. И если бы ты была собой, а не пыталась стать кем-то еще, ты бы давно выбрала кого-то из нас.

Я пропустила его замечание мимо ушей:

– Ты правда хочешь, чтобы я сделала выбор?

Он посмотрел на меня, перевел взгляд на мои губы, словно что-то решая. Я не стала бы возражать, если бы он снова меня поцеловал, – тем более теперь, когда была готова к такому. Может быть, это помогло бы мне разобраться в собственных чувствах.

Он вытащил у меня из волос соломинку:

– Да. Я хочу, чтобы ты его сделала. Хочу, чтобы ты выбрала меня.

Дверь сарая скрипнула, и Нэт отступил от меня на пару шагов. Значит, поцелуев больше не будет. И ясности тоже.

– Натаниэль? – Это была миссис Томас. Ее голос звучал резко, двигалась она быстро. – Финеас сказал, что уходит из дома. Отправляется в Бостон. Он заявил, что ты его не остановишь. И никто не остановит. Что, Бога ради, произошло?

Нэт вздохнул, а я залилась краской. Он вышел из сарая, не сказав ни слова ни матери, ни мне. Миссис Томас посмотрела ему вслед, но не пошла за ним.

– Война скоро начнется, – прошептала она и подняла глаза на меня.

Я не знала, что на это сказать. Я не понимала, о чем она говорит, о стране или о борьбе, которая разворачивалась в ее собственном доме, но объяснение Натаниэля потрясло меня так, что я не могла ни о чем больше думать.

– У меня десять сыновей… и война на пороге. Господи, помоги нам.

– Мне нужно время, – сказала я неожиданно, отвечая не ей, а себе. – Я не готова.

– Я тоже, – отозвалась она. – Но нас никогда никто не спрашивает.

Глава 4

Расторгнуть узы

Однажды вечером, устав и измучившись за день, я взялась за письмо к Элизабет и написала его в своем дневнике, но заметила это, лишь когда закончила. Дневник был совсем новый – преподобный Конант подарил мне его на пятнадцатый день рождения, и если бы я вырвала из него страницы, то повредила переплет. К тому же я, при своей педантичности, не могла допустить даже мысли, что в самом начале дневника будет не хватать хотя бы одной страницы. Так что я оставила все как есть, а на следующий день переписала письмо на отдельный лист бумаги.

Послание к Элизабет на первых страницах дневника могло бы показаться неожиданным предисловием, но в определенном смысле оно отражало мою жизнь и обстоятельства куда лучше, чем это сделали бы любые описания или размышления. Такая форма дарила мне свободу. С тех пор я стала начинать свои записи с приветствия Элизабет, а иногда переписывала фрагменты дневника в письма, которые адресовала ей, – и в результате мой дневник превратился в более откровенный, эмоциональный, черновой вариант того, что я не могла рассказать ни ей… ни вообще кому бы то ни было.

Но я не теряла бдительности. Я росла в доме, полном мальчишек, которым до смерти хотелось узнать, что за записи я веду, – и понимала, что нельзя писать ни о чем, что могло бы навредить мне, если бы кто-то прочел дневник. Меня это возмущало, и все же я не была наивной. Наивность предполагает наличие развитого воображения, которым я не могла похвастаться. Свои секреты я могла хранить в единственном месте – у себя в голове.

И все же в тот вечер я отмела мысли о том, что будет, если кто-то прочтет мои записи, и пересказала в дневнике разговор с Натаниэлем, а потом впервые в жизни задумалась, каким могло бы быть мое будущее с каждым из братьев – от Натаниэля до Финеаса. Это занятие показалось мне нелепым. Натаниэль сказал, что все они «чуточку влюблены» в меня, но я не замечала подтверждений этого. В глубине души допускала даже, что Нэт жестоко пошутил надо мной, хотя прежде подобного не делал.

Я не знаю, что Натаниэль сказал Финеасу, но это сработало, и Фин не ушел из дома. За ужином, старательно не глядя в мою сторону, он натянуто извинился передо мной за свою «грубость» и пообещал, что это не повторится. Бенджамин, сидевший за столом рядом с ним, похлопал его