Сунув ноги в валенки, я в три прыжка очутился на палубе. Величественное зрелище утренней зари, разгоравшейся на горизонте, не задержало меня. «Неужели спасены, спасены все?» — билась радостная мысль. А рядом с ней — другая, расхолаживающая: «На Чукотке происходят исключительные события, а я не сумел улететь из Хабаровска и, конечно, не мне придется рассказывать о них читателям…»　

Рванув ручку массивной двери, я вбежал в радиорубку.　

— Спасены? Сколько? Где они? Кто летал?..　

Старший радист Василий Литвинов смотрел на меня, саркастически улыбаясь. Прижимая наушники и ритмично раскачиваясь на стуле, он словно следовал тактам передававшейся из эфира мелодии и не торопился с ответом.　

— Вы меня приглашали за чем-то, товарищ Литвинов? Впрочем, быть может, вам хотелось пошутить?　

Я сделал шаг к двери, но радист сбросил наушники и, опередив меня, преградил дорогу.　

— Не сердитесь! Люблю я разыгрывать, — быстро проговорил он. — Хотелось, знаете, посмотреть, как корреспондент будет реагировать… Теперь — шутки в сторону: Молоков и Каманин вывезли из лагеря пять человек. Вот запись уэлленской передачи…　

— Больше никаких вестей?　

— Чуть не позабыл: в лагерь прилетел Слепнев, у него какое-то происшествие с машиной…　

Седьмого апреля Маврикий Слепнев перелетел из Уэллена в Ванкарем.　

— Погода есть? Быстро разгрузить машину! — торопил пилот, готовясь стартовать в лагерь. — Посадите в кабину восьмерку ездовых собак.　

Пловучий лагерь в этот день находился в семидесяти трех милях от ванкаремского аэродрома. На тридцать шестой минуте полета Слепнев увидел дым лагерных костров. Лыжи «Флейстера» коснулись поверхности льда, но неожиданно изменили направление, и самолет уткнулся в торосы; порвались стяжки. Механики тотчас принялись за ремонт, а Ушаков со Слепневым ушли в лагерь; они были здесь первыми людьми с Большой Земли после Ляпидевского.　

— К нам летят еще Каманин и Молоков, — сообщили им челюскинцы.　

На горизонте показались две черные точки. Они быстро росли, превращаясь в бипланы. Летчиков встречали восторженно: после стольких ожиданий — три самолета за один час! Молоков пригласил в кабину трех полярников. Каманин, летевший со штурманом Матвеем Шелыгановым — двух. К вечеру пятеро челюскинцев очутились в Ванкареме. Слепнев и Ушаков остались ночевать в ледовом лагере — «Флейстер» должны были исправить к утру.　

Вот какие события прервали мой сон на рассвете восьмого апреля. Весь день я провел на петропавловской радиостанции, передавал в Москву подробности полетов Каманина, Молокова и Слепнева.　

В то же утро пароход «Киров» доставил из Владивостока на Камчатку почту и московские газеты. Просматривая их, я нашел свои корреспонденции, посланные телеграфом три недели назад из Хабаровска. В предвидении будущей встречи с челюскинцами я собрал для них комплект «Правды» за январь, февраль и двадцать дней марта; этот скромный подарок предназначался людям, которые полгода не видели газет.　

Все было готово к отплытию. На палубу «Сталинграда» поднимали голубую летающую лодку пилота Александра Святогорова.　

У причала стоял незнакомец — немолодой, среднего роста, в морской фуражке. Засунув руки в карманы черной шинели с серебряными пуговицами, он резко говорил что-то капитану порта. Его лицо временами багровело, как у людей, страдающих удушьем; маленькие колючие глаза недоверчиво щурились, голос звучал хрипло и отрывисто.　

— «Старик»? — неуверенно спросил я старпома, облокотившегося на поручни.　

— Сумасброд! — шепнул старпом. — У него на неделе не семь, а четырнадцать пятниц…　

Словно почувствовав, что говорят о нем, «старик» повернулся в нашу сторону и, кольнув меня недоброжелательным взглядом, прокричал старпому:　

— Чего прохлаждаетесь? Живо готовить машину!　

— Все готово, капитан.　

— А разве я приказывал? — ворчливо, но все же спокойнее сказал капитан и стал подыматься по сходням.　

Я поспешил к нему:　

— Разрешите представиться, товарищ капитан: специальный корреспондент…　

— Слышал, слышал, — перебил он, подняв припухшие веки. — А вы не думаете, что попадете к шапочному разбору? Наше дело — возить грузы и пассажиров, а куда и когда — начальство скажет. Прикажут — я не то что в бухту Провидения, а и к мысу Горн, либо в Баффинов залив пойду… Мне- то безразлично, кто первым на Чукотку придет — «Сталинград» или «Смоленск». Ну, а вы, товарищ корреспондент, что будете делать, если придем мы в бухту Провидения, а там пусто, все челюскинцы уплыли?..　

Вот откуда его злость! «Старик» притворяется: ему далеко не безразлично, кто выйдет победителем в походе на Чукотку, и он явно опасается соревнования с молодым капитаном «Смоленска»…　

— Капитан, я новичок в этих краях, наш путь для меня полон неизвестности, но я могу только желать, чтобы «Сталинград» был первым. Это даст мне возможность лучше поработать для своей газеты. Вот почему я туда спешу…　

— Ах, вы спешите?! — ухмыляясь передразнил «старик». — Ска-а-жите пожалуйста!..　

Я вспомнил, что раздражение «старика» вовсе не беспричинно. Шесть лет назад он вел пароход «Колыму» с грузом из Владивостока на Лену, в бухту Тикси. Покинув устье Колымы, капитан направился на запад, но встретил льды и, потратив три недели на безуспешные попытки пробиться, в середине августа пошел назад во Владивосток. А спустя шесть суток через эти же «сплошные непроходимые льды», от которых он постыдно бежал, благополучно прошла небольшая парусно-моторная шхуна «Полярная звезда». Неудача «Колымы» на пять лет прервала ленские рейсы из Владивостока… Все это — в прошлом, но «старик» отчаянно боится вторично прослыть неудачником. Как же теперь он проведет наше судно?

X

Записи из «морского дневника»:　

«9 апреля. Два часа дня по местному времени, а в Москве — раннее утро. Все население Петропавловска собралось в порту на проводы «Сталинграда». Старожилы, помнящие походы «Таймыра» и «Вайгача», напутствуют экспедицию добрыми советами и пожеланиями: «Легких льдов! Возвращайтесь с челюскинцами!..»　

Давая протяжные гудки, «Сталинград» неторопливо разворачивается и идет к океану. Домики Петропавловска исчезают за кормой.　

Пять часов пополудни. Берега Камчатки тают в туманной дымке. Провожающие «Сталинград» самолеты возвращаются в Петропавловск; эти маленькие машины — родные сестры «шаврушки», на которой Бабушкин перелетел в Ванкарем.　

10 апреля. Радисты приготовили мне сюрприз. За утренним чаем в кают-компании я обнаружил у своего прибора конверт. В нем оказались две странички с записями новостей, услышанных ночью Литвиновым и вторым радистом Борисом Поповым. «Красин» находится у тропика Рака. Он прошел от Ленинграда около четырех тысяч миль. «Смоленск» вчера двинулся из Олюторского на север, но уже в десяти милях от камчатского берега встретил тяжелые льды. Молоков, Каманин, Доронин и Водопьянов на чукотском побережье ждут вызова Кренкеля, чтобы лететь на льдину. Слепнев по прежнему в лагере. Минувшая ночь принесла полярникам много тревог. Около двух часов ночи грозный гул поднял всех на ноги: началось мощное