суши ничем не примечателен даже на однообразном белом фоне. Пароход, стиснутый льдами, медленно дрейфует вдоль крутых каменных обрывов. За сутки нас сносит на пять-шесть миль к юго-западу, и неведомо, на какое еще расстояние мы отдалимся от своей цели.　

Едва в окружающих полях появляется трещина, начинается бой со льдами. Подрывники прыгают за борт, пробивают во льду цилиндрические лунки, закладывают в них пакеты с аммоналом, и гулкие взрывы сотрясают воздух, осыпая палубу ледяными осколками. Белые поля мерно колышатся. Море под ними испускает беспокойные вздохи. На мостике приходит в движение рукоятка машинного телеграфа: «Малый назад!» — «Стоп!» — «Полный вперед!..» Судно с разбегу взбирается носом на торосистое поле, мнет и крошит его. Но разве в силах пароход одолеть такие ледовые преграды! Последняя четырехчасовая схватка завершается поражением корабля: мы продвинулись едва ли на три корпуса, а носовая часть оказалась поврежденной.　

Двадцать пятого апреля неумолимый дрейф вернул «Сталинград» на то самое место, которое мы проходили еще семнадцатого. Теперь стоим в пяти милях юго-восточнее злополучного Матвея. Севернее острова так же безрезультатно борется со льдами «Смоленск».　

А от Ванкарема на восток, к Уэллену, и дальше на юг, к бухте Провидения, вдоль побережья пробираются санные и пешие партии челюскинцев. Большинство полярников должно быть доставлено в бухту Провидения авиацией. Есть несколько больных, которых надо перевезти в больницу бухты Лаврентия. Но на Чукотке не хватает самолетов.　

Широкое ледяное поле, в которое уперся «Сталинград», привлекло внимание наших пилотов. Святогоров и Болотов облюбовали его: «Отличная площадка для взлета!» Ожидая из Москвы разрешения лететь на Чукотку, Святогоров уныло бродит по судну, не находя себе места. Морской летчик потерял вкус даже к любимой игре в домино и без сожаления уступил одному из судовых штурманов признанную славу чемпиона.　

Наконец, разрешение получено! Все сразу оживились: надо сгрузить на лед голубой «С-62», расчистить аэродром. С Сашей Святогоровым летят штурман Вадим Падалко и Леонид Михайлович Старокадомский.　

На льду выложили опознавательные знаки, суриком обвели контуры летной площадки. В открытом Беринговом море, за двести пятьдесят миль от ближайшего советского берега, возник ледовый аэродром. Наскоро собран небольшой биплан «Т-4». Болотов слетал на ближнюю разведку и доставил «старику» неутешительные результаты: вокруг — сплошные ледяные поля.　

Пока собирают летающую лодку, Святогоров еще раз проверяет взлетную площадку. Предусмотрительность не помешает: какие-нибудь малоприметные заструги могут все испортить. Забравшись в дальний конец поля, Саша машет нам шапкой. Спешим к нему. Летчик стоит подле небольшой полыньи; на противоположном ее крае виднеются две темные фигуры. Неужели медведи?! Жесты Святогорова делаются все более выразительными: он то прикладывает палец ко рту, призывая к тишине, то грозно замахивается кулаком.

— Да это же нерпы, — говорит камчатский охотник Парфенов, присоединившийся к экспедиции в Петропавловске.　

— Сбегать за винчестером? — возбужденно спрашивает москвич-дирижаблист.　

— На этакого-то зверя? Палки простой достаточно!　

Кто-то приносит Святогорову суковатую дубину. Летчиком овладел охотничий азарт. Нерпы и не пытаются скрыться. Их круглые черные глазки с любопытством уставились на странные невиданные существа. Святогоров медленно обходит полынью. Теперь между ним и нерпами не более полутора-двух метров. Зверьки доверчиво подняли мордочки. Зажав в руке дубинку, летчик подступает еще на шаг. Нерпы не шевелятся. Взмах дубинкой, глухой стук, и ближняя нерпа, дернувшись в сторону, остается недвижимой. Ее соседка мгновенно соскальзывает в полынью и исчезает под водой.　

За обедом мы отдаем должное новому блюду: зажаренная с луком печенка молодой нерпы оказалась на редкость вкусной и, пожалуй, превосходила телячью.　

«С-62» улетел. Наступили долгие часы томительного беспокойства о наших трех товарищах. Первая весточка от них прибыла лишь на четвертые сутки — из Уэллена: «Долетели благополучно, вышли точно на бухту Провидения. Полет проходил на высоте десять-пятнадцать метров, над туманом. Местами пробивали снегопад. В пути отказала радиостанция.　

Три дня ожидали погоду в Уэллене. Сегодня лечу в Провидение, на борту — семеро челюскинцев. Обнимаю товарищей по путешествию. Саша».[3]

XIII

Шли дни. Поднимались буйные весенние ветры. Снежная поверхность льдов покрывалась озерами. Но холодные тиски не разжимались. Жизнь на пароходе текла однообразно и тоскливо: утренний сигнал к подъему, завтрак, шлюпочные учения, обед, тягучие вечерние часы, ужин. А в промежутках — надоевшее до одури домино, дюжину раз просмотренные кинофильмы и сотни раз проигранные патефонные пластинки. Каждый день я отправлял в редакцию радиограмму, в которой безнадежно повторял одно и то же: «Продолжаем стоять во льдах».　

Чукотка была для нас все так же недосягаема, хотя меньше двухсот миль отделяли «Сталинград» от бухты Провидения. Вокруг парохода расстилались поля двухфутового льда. Все чаще наши мысли обращались к «Красину», который давно уже миновал Панамский канал, первого мая был на траверзе Сан- Франциско и быстро приближался к нам.　

Следующие дни мало изменили положение «Сталинграда». Тем временем «Смоленск» одержал явную победу: избранный им вариант пути, к западу от острова Матвея, оказался более правильным, чем наш — «восточный», и седьмого мая «Смоленск» вырвался из льдов. Его трехнедельная борьба завершилась полным успехом: наш «соперник» вошел в бухту Провидения и принял на борт группу челюскинцев. Это было первое в истории судно, которому удалось пробиться к побережью Чукотки весною.　

Откровенно говоря, мы не только радовались, но и злились: почему не «Сталинград»?! Во всем винили вздорного «старика» и по любому поводу вспоминали об его «хроническом невезении». Белое безмолвие, окружающее нас, смертельно прискучило. Теплый ветерок навевал мысли, что на юге расцвела весна…　

Снова летал на разведку Болотов.　

— Чистая вода — лишь в тридцати милях к северу, — угрюмо сказал он по возвращении.　

А «Красин» подходит все ближе. Судовые радиостанции с утра обмениваются сигналами: ледокол идет в густом тумане, определяя свое место по радиопеленгам. Беседую с моим коллегой, Борисом Изаковым, спецкором «Правды».　

— В тропиках нас замучила адская жара, — рассказывает он. — Мы соскучились по хорошему ледку. Вы там не все взрывайте, оставьте и для нас!..　

Ветерок с севера медленно разрушал стену тумана. Вооружившись биноклями, мы всматривались в горизонт. Зоркий Парфенов забрался на марс. Каждому хотелось первым крикнуть: «Вижу!» С ледокола передали: «Пустите дым». Из трубы «Сталинграда» вырвались черные клубы…　

— Вижу! Ясно вижу! — загремел парфеновский бас.　

Действительно, в серых полотнищах тумана появился силуэт　

«Красина». С необычайной легкостью, казалось, без особых усилий, могучий стальной утюг крушил белые поля и, оставляя позади двадцатиметровый канал, шел к нам. Под его напором с гулом рушились стеснившие нас ледяные тиски. Ледокол описал правильный овал в непосредственной близости от «Сталинграда», и вокруг корабля заплясали разбитые льдины… Мы свободны!　

Суда встали борт о борт.