и останавливаюсь. По пятам за мной идет конь Смерти.

Из последних сил я переношу ногу, сползаю с седла и выдвигаю велосипедную подножку. Хочу только одного – упасть на землю и спать, спать, спать.

Нужно разбить лагерь. Эта мысль буквально валит меня с ног. Я даже не уверена, что у меня хватит сил на то, чтобы подстелить себе какую-нибудь тряпку, что уж говорить о лагере. Но я тащусь и копошусь в сумке, чтобы достать одеяло.

Впрочем, подойдя к тележке, я колеблюсь. Я почти уверена, что из тела Смерти уже выпали почти все стрелы, а это значит, что он исцеляется, причем очень-очень быстро.

Я смотрю и смотрю на его крылатое тело. Моя рука сама ползет к висящим на боку ножнам, я жду, что Смерть вот-вот вскочит и бросится на меня, застав врасплох. Проходит минута, но ничего не происходит; тогда я заставляю себя успокоиться и сделать несколько глубоких вдохов.

Учитывая, что умереть он не может… что, если он придет в себя, пока я сплю?

Когда я просто ему надоела, он сломал мне шею. Что же он выдумает теперь, когда я реально навредила ему?

Мне нужно быть наготове.

Я озираюсь. Вдоль шоссе густые заросли деревьев, можно улечься где-то там… Может, он не станет меня искать, а если и станет… ну, может быть, я проснусь вовремя. А может, при свете дня этот ряд деревьев вовсе меня и не скроет. Мысль о заметившем меня всаднике вызывает неописуемый ужас.

Я могла бы просто удрать, но при этой мысли ноги почти подкашиваются. Я сейчас ни на что не гожусь, выложилась полностью, спеша увезти его подальше.

И теперь понимаю, что у меня нет никаких шансов.

Взгляд возвращается к всаднику. В те несколько раз, когда я приходила в себя после собственной смерти, мне требовалось время, чтобы собраться и сориентироваться. Надеюсь, у всадника все будет так же.

Вот бы мне удалось проснуться как раз в тот момент, когда всадник начнет восставать, – тогда я, пожалуй, еще смогу контролировать ситуацию. Только это означает… это означает, что мне придется забраться туда, к нему.

Нет, и речи быть не может. Лучше бежать отсюда подальше.

Не давая себе больше времени на раздумья, я заползаю в тележку за своими пожитками. Только возьму тихонько рюкзак, лук со стрелами и дам деру.

Когда я залезаю, тележка раскачивается, и мне приходится прикусить губу, чтобы не заскулить. Ноги и руки до сих пор трясутся от изнеможения, из-за этого искать в темноте еще труднее. Где же мои вещи? Ну где они? Где? Руки находят только стрелы, и ничего больше.

Я приподнимаю крыло Смерти, но тут же роняю его.

Оно теплое!

В ужасе таращусь на всадника.

– Смерть? – шепчу я.

Ответа нет.

– Я не верю, что ты мертвый, – тихо говорю я.

Ничего.

Может, он еще не ожил. Или, возможно, тело воскресшего и должно быть таким на ощупь.

Есть только один способ проверить. Нужно найти его пульс. Надеюсь, он не свернет мне шею сразу же.

Я опускаюсь на колени рядом с ним, стряхивая усталость, и ощупываю доспехи, пока не нахожу его руку. Сжимаю пальцами запястье, но пульса нет. И все-таки, если он еще и не ожил, это, безусловно, скоро произойдет. Меня, не поверите, охватывает облегчение, хотя, по идее, это последнее, что я должна бы испытывать. Тот факт, что Смерть невозможно убить, очень сильно осложняет мою задачу остановить его.

Опустив его руку, я возвращаюсь к поискам рюкзака, а у самой глаза слипаются. Пальцы то и дело натыкаются на выпавшие стрелы. Но вот, наконец, и мои пожитки.

Удача!

Я тяну – и обнаруживаю, что Смерть придавил мешок своим телом и крыльями. Вот же дерьмо, пиши пропало, теперь вещи не достать.

Я приваливаюсь к борту, задевая ногами всадника. Я устала, дико хочу спать, и весь мой великий план побега пошел псу под хвост.

Веки слипаются.

Боже, только не здесь. Нужно выбраться из тележки…

Но тело наотрез отказывается выполнять команды.

На самый крайний случай я могу перерезать всаднику горло или сделать еще что-то ужасное, пусть еще немного побудет мертвым. От такой перспективы меня чуть не выворачивает. Одного убийства в день вполне достаточно.

Я тру глаза. Руки ему, что ли, хотя бы связать.

А вот с этим я, пожалуй, справлюсь. Хотя и это кажется невозможным, а голова начинает болеть от самой попытки сообразить, чем его вязать, – я смогу, я справлюсь.

Только одну минутку отдохну… Я так давно не отдыхала и очень-очень устала… но потом я все сделаю… только вот немножко…

Я вздрагиваю и просыпаюсь от ощущения, что мое тело клонится и падает вперед.

Беру себя в руки, но потом все-таки решаюсь полежать на дне тележки. Только минутку, и я найду веревку. Закрою глаза на минуточку, а потом все сделаю...

Где-то в глубине сознания я понимаю, что это офигенно плохая идея, но рядом с всадником так тепло, а я слишком вымоталась, чтобы бояться, слишком вымоталась, чтобы тревожиться хоть о чем-то.

Только отдохну здесь минуточку… потом встану и…

Я снова закрываю глаза, на этот раз окончательно.

Глава 11

Бардстаун, Кентукки

Я просыпаюсь среди густого аромата ладана и мирры. Надо мной в небе разливается бледный утренний свет, купая облака в розовой дымке. Воздух довольно прохладный, но мне тепло здесь, под одеялом…

Одеяло?

Скосив глаза, вижу громадное черное крыло, накрывшее меня, как мое собственное, личное одеяло. Хуже того, ночью всадник в какой-то момент изменил позу. Теперь он лежит на боку, лицо в нескольких дюймах от моего.

О нет…

Сердце пытается выпрыгнуть из грудной клетки.

Лазария, что ты натворила, придурочная идиотка?

Тихо, как только могу, я приподнимаю крыло Смерти, прикусив губу, чтобы не дать вырваться паническому визгу.

Я ожидала, что крыло будет теплым, так почему же не ожидала, что оно еще и такое мягкое? Ночью я этого не заметила.

Ну давай же!

Я сталкиваю с себя крыло – и слышу тихий вздох всадника.

Замираю, а он шевелится.

Сейчас самое время воткнуть в него нож. Самое время снова лишить его сознания, чтобы дать жителям Лексингтона побольше времени на эвакуацию.

Я тянусь к ножнам… но замираю в нерешительности.

Просто сделай это. Он тоже с тобой так поступал.

Но у меня не хватает духу на такое. Сейчас, когда он беспомощен, это… неправильно.

Я отнимаю руку от ножа – пока.

И только теперь замечаю