Пока я раздумываю, мама выходит в коридор и, конечно, замечает смартфон в моих руках. Его невозможно не заметить, он слишком большой и красивый.

– Что это? Откуда это у тебя? – требовательно спрашивает мама.

Можно сказать, что телефон мне дала подруга, на время. Но когда мама вот так давит на меня, я перестаю соображать.

– Нашла, – выдавливаю я через силу.

– Где нашла?

– В парке.

– Где именно?

– На лавке.

– На какой лавке?

– Не помню уже…

Это натуральный допрос. Мама смотрит пристально и с подозрением. Как будто она точно знает, что я преступница и воровка. Что я вытащила телефон из чьей-то сумки.

– Пойди и положи туда, где взяла, – выносит мама свой приговор.

– Но его там украдут! – с отчаянием говорю я. Мне так жалко, что смартфон подберет другой счастливчик. Мама задумывается.

– Надо посмотреть ближайшие вызовы и позвонить, – говорит она. – И сказать, чтобы хозяин телефона связался с нами.

Я даже не спрашиваю, почему не могу оставить смартфон, если я его честно нашла. Мама скажет, что чужую вещь надо обязательно вернуть. Именно так поступают порядочные люди. Но почему-то, когда папа забыл телефон в магазине на прилавке, порядочные люди нам его не вернули.

Мама вертит в руках мобильник и не знает, что с ним делать, как посмотреть последние вызовы, если он не реагирует ни на какие кнопки. Она вообще с техникой не особенно дружит. Я радуюсь, что догадалась его выключить. Теперь до прихода папы у меня есть время, чтобы вытащить сим-карту. Тогда уже точно звонить будет некому, и классный плоский смартфон останется у меня.

Я вынимаю электронный градусник из-под мышки и тоскливо вздыхаю: тридцать семь и восемь. Снова поднимается. Скоро мама начнет бегать вокруг меня, совать мне таблетки, горячее молоко и класть мокрые компрессы на мой лоб. Уже шестой день так. Температура падает часа на два, а потом опять подскакивает почти до сорока. Горло горит огнем, глотать невозможно. Это моя «любимая» ангина активировалась. Я никогда ничем не болею, кроме ангины раз в год, но зато этот «раз» и вспоминаю весь год с содроганием. Две недели в постели, с высоченной температурой и дикой болью в горле. Голова гудит, глаза ломит, делать ничего не могу – ни читать, ни в компьютер играть, ни телевизор смотреть. Даже есть толком не могу, потому что больно, да и не хочется. Поэтому я болеть не люблю, как другие. Лучше уж в школу ходить, лишь бы чувствовать себя нормально.

Я свалился с температурой в воскресенье, когда мы приехали от папиного друга. А сегодня уже суббота, получается, что я провалялся целую неделю. За эту неделю я даже Егора не видел, его ко мне не пускали, да мне и не до него было. Я и на эсэмэски отвечать не мог – так мне было плохо. Но сегодня немного легче. Я даже могу сидеть в постели и болтать по телефону с Егором, который только что вернулся из школы.

– Ну как ты там, жив еще? – весело кричит он в трубку.

– Кажется, да, – хриплю я. – Но не уверен.

– К тебе уже можно?

– Скорее всего, нет. Мама ко мне никого не пускает. Даже Маринку к бабушке увезла, чтобы я ее не заразил.

– А я бы с удовольствием заразился. Так хочется поболеть чуток!

– Тебе не понравится, – вздыхаю я. Он смеется. Я представляю, как он сейчас ходит по комнате взад и вперед и держит трубку возле уха. Он всегда ходит по комнате, когда разговаривает по телефону. А другой рукой, в которой нет телефона, он вертит какой-нибудь предмет, ручку или карандаш. Что попадется на столе в тот момент, когда он начал говорить. Я пытаюсь угадать, что он вертит в руках сейчас, и чувствую, как я по нему соскучился. С каким удовольствием я сейчас посидел бы с ним у компьютера или посмотрел фильм в кинотеатре! Или просто походил по улице и поболтал. А вместо этого должен лежать в постели и давиться горячим молоком и липовым отваром.

– Расскажи, как там у вас, – прошу я.

– Где? В школе? Да все так же, – говорит Егор. – Что там может измениться?

Мне очень хочется спросить, как там Ангелина. Ее я тоже не видел неделю. Но не могу же я спрашивать про нее у Егора. Как я объясню, почему меня это интересует?

– Как ваш побег? – спрашиваю я. – Получился?

– Не-а, – беспечно говорит он. – Нас накрыли через десять минут.

– Как?

– Вот так. Сидим мы такие в «джунглях», в беседке, ну, там, где высокие елки…

– Ну?

– И вдруг сразу с двух сторон появляются охранник и физрук! И говорят: ну что, голуби, попались! Полетели обратно в голубятню. Построили нас и повели к директору. Как она бесилась, ты не представляешь! Расформирую, говорит, класс! Все в другие школы пойдете. Всех родителей вызывали. А мама у меня как ругалась! Если бы не Андрей, убила бы на фиг.

– А как же вас нашли?

– Не знаю, – как-то неуверенно говорит Егор. – В окно, наверно, видели, как мы через двор бежали. Ну и поняли, что в парке надо искать.

Я снова вздыхаю с облегчением, что не участвовал во всем этом балагане.

– Ну, ты в понедельник придешь? – спрашивает Егор.

– Нет, – говорю я. – Мне еще неделю валяться.

– Жаль, – говорит Егор. – Ну, ты выздоравливай. А я тебе звонить буду.

– Ладно, – уныло говорю я и снова беру градусник. А что мне еще остается? Только измерять температуру. Хоть какое-то развлечение.

Странное чувство. Непонятное. Спрашиваю Кита: «Придешь в понедельник?» – и боюсь услышать «да». Он говорит «нет», а я радуюсь. Я не хочу, чтобы он приходил. Жесть! Я радуюсь его болезни, радуюсь, что его нет в школе. Какой же я после этого друг?

Но разве я виноват, что все так получилось? У меня перемены. Я теперь встречаюсь с девчонкой. С новенькой. С Ангелиной Ожеговой.

В это невозможно поверить! Я ВСТРЕЧАЮСЬ С ДЕВЧОНКОЙ!

Каждое утро мы вместе идем в школу. А после уроков я провожаю ее до нашего угла. Чтобы не светиться. Она говорит, что мама ее не поймет. Ну, моя мама тоже не поймет, по-любому. Мамы почему-то всегда считают нас маленькими. Даже сейчас, когда мы выросли, когда нам уже одиннадцать. Интересно, что я говорю «уже одиннадцать», а мама – «всего одиннадцать». Все они такие, что ли, эти мамы?

Мы идем с Ангелиной по парку. Медленно, как с Китом. Идем и разговариваем. Оказывается, с девчонкой тоже можно разговаривать. Просто разговаривать, о чем хочешь. Можно рассказывать о фильмах, о компьютерных играх или о себе. И она слушает. И смеется. И тоже рассказывает.

А позавчера я нес ее рюкзак. Ангелина сказала, что ударилась и, типа, он давит ей на синяк. Я сразу понял, что она нарочно так сказала. А на самом деле у нее ничего не болит. Но рюкзак все равно взял. Это был как бы тест. Она хотела узнать, буду я с ней встречаться или нет. Ведь, если пацан и девчонка идут рядом, это еще ничего не значит. А если он несет ее рюкзак, значит, они встречаются.