и начала набирать в неё еду. – Кстати, я принесла пирожные, но, кажется, в тебя они теперь не влезут. Где моя чашка?

Я достала из рюкзака и положила на стол большую коробку, вытащив оттуда для себя два эклера. Затем отрыла в раковине под горой посуды чашку, которой обычно тут пользовалась только я, налила чай, прихватила свой съедобный улов и удалилась в гостиную, которая была напротив и где я обычно обитала, оставаясь у Яна на ночь. Сегодня она оказалась поразительно чистой – моя постель убрана в диван, сам он сложен и аккуратно заставлен подушками, пыль пропала, а пульт от телевизора торжественно покоился на подлокотнике. Даже книги, преимущественно фантастического жанра, не громоздились у стен привычными колоннами, а были аккуратно расставлены в высоких шкафах. Обычно такой тягой к порядку Ян не отличался, и я презрительно фыркнула.

– Слушай, – внезапно он вошел в комнату, прикрыв за собой дверь, – ты не могла бы поспать сегодня в отцовской спальне? Мы с Амелией собирались посмотреть тут сериал.

– Ты терпеть не можешь телевизор, – я в упор уставилась на него, чувствуя, как меня моментально накрывает лавина злости.

– Ну, сегодня я потерплю, он интересный.

– Там страшно и холодно.

– Я включу батарею. И ничего страшного там нет. Слушай, ну телевизор правда только здесь, и он нам нужен.

– А позвать меня с вами посмотреть сериал тебе в голову не пришло? – я издевательски подняла бровь.

– Ты же сама сказала, что хочешь спать…

Тут дверь открылась и в комнату продефилировала Амелия. Покачивая бокалом с шампанским, она подошла к Яну и обняла его за талию. На ней были тапочки с мышиными мордочками – единственные здешние женские тапки, которые Ян купил специально для меня, потому что все его «лыжи» сорок четвертого размера я постоянно теряла и разбрасывала по дому. Да и нужны тапки были только мне, потому что ни одну из бывших девушек Ян сюда не приводил.

– Ты что, правда будешь здесь ночевать? У нас вообще-то были планы.

– Амелия! – предупредительно оборвал её Ян, но это уже было ни к чему.

– Нет, – сказала я, закидывая на плечо рюкзак и подхватывая свою тарелку с едой, – можете развлекаться. Хорошего вечера.

– Лося! – крикнул Ян мне вслед, но я в считанные секунды натянула кроссовки, сунула под мышку куртку и вылетела из дома. Схватила прислоненный к крыльцу велосипед и одной рукой вывела его за ворота. Затем нашла в вещах чистый пакетик, завернула в него тарелку и максимально горизонтально зафиксировала в рюкзаке. Когда Ян вышел на крыльцо с повисшей у него на руке надувшей губки Амелией, я уже во всю прыть мчалась к озеру, к моему узкому деревянному причалу и любимому красному стулу, захлебываясь злостью, обидой и ненавистью не столько к ним, сколько к себе. Эта мысль ввинчивалась в мозг, такая очевидная и понятная – он не любит меня, потому что меня невозможно любить. Потому что эта кукольная Амелия, упавшая ему на голову всего неделю назад, в десятки раз важнее, чем я, чем наша дружба.

6

Спасительный красный стул ждал меня на своем почетном месте. Было темно и облачно, луна не светила, и я едва могла разглядеть воду вокруг себя. Я достала из рюкзака тарелку с закусками, села на стул, подогнув ноги, и начала есть, надеясь, что это поможет не заплакать. Не помогло.

Я не любила Яна как мужчину – ни сейчас, ни когда-либо раньше. Но я любила его как брата, как близкого и нужного человека, как самого понимающего друга из всех, что у меня были. Ни к Куку, ни к школьным подругам, ни к кому больше я не смогла так привязаться за свою недолгую жизнь, а у Яна других друзей не было вовсе, разве что приятели. Со мной он катался на лошадях, со мной ходил в кафе, со мной делился радостью и грустью, только меня предпочитал своему одиночеству – и все это мое великое сокровище, которое до боли невыносимо разделить с кем-то другим. С какой-то недостойной девицей, а все они казались мне недостойными и неспособными понять и оценить важность нашей дружбы. Каждая думала, что она легко сможет меня заменить, но самое ужасное – иногда так думала и я. Просто потому что я не понимаю, как и за что меня можно ценить и любить.

Перестать плакать не получалось. Вышла луна, я посмотрела на темную воду перед собой, закрыла глаза и прислушалась к её тихому плеску, шелесту листьев и скрипу стволов вокруг. Я представила прохладу реки и её легкое течение, вообразила, как я встаю ногами на сидушку стула и вытягиваюсь во весь рост, тяну к небу руки. Ветер приподнимает мои волосы, вдруг раздается хруст – подламывается ножка стула, я истошно кричу и слышу, как эхом отвечает мне лес. Мои широко раскрытые глаза видят, как прямо к переносице несется деревянный край пирса – я хочу прекратить все это, остановить мысль, но она, как взбесившаяся лошадь, самовольно мчится вперед – я зажмуриваюсь, и острая боль пронзает мое лицо, мою голову и все мое тело. Внезапно мир вокруг становится холодным и мокрым, вздохнуть невозможно, я открываю глаза и вижу сквозь прозрачную водную преграду, как стремительно от меня отдаляется деревянный пирс. Вокруг по воде поднимаются струйки крови, я не понимаю, откуда именно они берутся. Я пытаюсь плыть, но тело словно наполнено свинцом, оно не слушается. Над водой появляются лица – мама, папа, Филя, Ян, Кук, две одноклассницы и знакомая из дома напротив, Толстый Бычок и моя первая учительница, наши соседи – людей становится все больше, и все они стоят и смотрят, как я тону.

– Здесь, – женский голос, почти шепот, невнятный и тихий, но настойчивый, вдруг вырвал меня из лап воображаемый смерти, – сделаю это здесь.

Погруженная в себя, я не услышала ничьих шагов и быстро вытерла слезы рукавом.

– Простите? – я обернулась и тут же вскочила на ноги, отшвырнув в воду тарелку и едва не опрокинув себя вместе со стулом. Со мной рядом никого не было.

– Господи, до чего страшно, – медленно продолжал голос. Кажется, девушка была очень взволнована.

Я несколько раз обернулась вокруг себя. Ни лодок, ни людей на берегу, даже ни одного зверя – а голос звучит, как будто бы она стоит прямо передо мной – за спинкой стула. Я провела там рукой, но ничего, кроме обычного воздуха, не обнаружила.

– Меня быстро найдут. Если не вечером, то завтра утром.