В саду, под мирно горящим фонарем, маячила фигура в серомплатье с воланчиками, кружевами и бантиками. Лицо было скрыто под густойвуалью.

Лариса Викторовна настолько испугалась, что не сумелавыдавить из себя ни звука. Глафира покачалась перед окном, потом подняла правуюруку. Сверкнули длинные острые ножницы.

Лариса завопила…

— Чушь собачья, — ледяным тоном заявил СергейПетрович, — в саду никого нет.

И тут раздался довольно громкий стук в стекло.

— Мама! — взвизгнула Клара и задрожала.

Анна, сильно побледнев, спряталась за меня. Кузьминский,сжав губы, решительно подошел к подоконнику, снова распахнул окно и громкосказал:

— Это ветка. Качается от ветра и задевает стекло.

Лариса Викторовна рухнула на кровать и заколотилась врыданиях.

— Хватит, — поморщился хозяин.

— Дайте ей коньячку, — посоветовала Маргарита.

— Ты считаешь спиртное панацеей, — Анна неупустила случая уколоть сестру, — сейчас сбегаю за валокордином.

— Коньяк — лучшее средство от всех печалей, —заявила Маргарита, обнимая Беллу.

— Тебе видней, — ядовито заметила Анна, — ктоу нас в наркологической клинике валялся.

С этими словами она ушла.

— Я лежала в кризисном диспансере, — возмутиласьМаргарита, — лечилась от нервного переутомления!

Было очевидно, что сестры не способны провести вместе идесяти минут, чтобы не поссориться. Но сейчас я даже радовался такому поворотусобытий: пусть уж лучше ругаются, чем орут от страха.

— Ладно, — устало подвел итог Кузьминский, —пора спать.

Нестройная цепочка домочадцев потянулась к лестнице.

— Все-таки глотни «Хеннесси», — посоветоваланапоследок Маргарита.

Лариса Викторовна громко шмыгнула носом и ничего неответила.

Я пошел было в кабинет, но меня остановил Сергей Петрович:

— Иди спать, Ваня.

— А как же вор?

— Он сегодня, наверное, не придет.

— Может, лучше покараулить?

— Нет, завтра.

Я не стал спорить. В конце концов, Сергей Петрович платитмне деньги, следовательно, ему и заказывать музыку.

Я прошел в свою комнату и рухнул в койку. Ноги былисвинцово-тяжелыми, голова гудела, словно пивной котел. Никогда раньше я так неуставал, хотя, если вдуматься, сегодня ничего особо трудного не делал. Весьдень просидел, читая газеты и журналы, изображал работу. У Норы мне порой неудается даже вздохнуть, хозяйка заставляет меня мотаться двадцать часов крядупо городу. Но все равно такой усталости не бывало.

Я закрыл глаза и почувствовал, что кровать вращается.Пришлось распахнуть глаза. Отвратительное ощущение головокружения исчезло.Наверное, дело не в количестве проделанной работы, а в атмосфере, которая царитв доме. У Норы, несмотря на ее вздорный характер, светлая аура. А у Кузьминскихна вас что-то давит — черное, неприятное, какое-то предчувствие беды, скорогонесчастья.

Я повернулся на правый бок и попытался заснуть. Да вы, ИванПавлович, оказывается, истерик. Эк вас занесло: предчувствие беды, скорогонесчастья. Как бы не начать по-бабски визжать. Мои веки опустились, и япогрузился в сон.

Я счастливый человек, мне никогда не снятся кошмары. Вотмаменька очень любит позвонить и начать повествовать, как всю ночь убегала отчудовища или падала с пятидесятиэтажного небоскреба. Я же сплю, аки тюфяк, побольшей части без всяких сновидений, но сегодня приснилась какая-то чертовщина…

Сначала я очутился посреди большого поля, усеянного мелкимижелтыми цветочками. У меня ботанический кретинизм, с трудом могу отличитьберезу от дуба, поэтому название растения, хоть убейте, не назову. Потом прямопередо мной возникла темно-серая фигура без лица и голосом Кузьминскогозаявила:

— Вава, ты голый!

Я собрался деликатно намекнуть нашему с Норой клиенту, чтоне переношу фамильярного обращения «Вава» и впредь прошу меня так не называть,но тут вдруг сообразил, что стою абсолютно обнаженный, и покрылся от стыдагусиной кожей.

Видение сначала захохотало, потом заухало, завизжало почти вдиапазоне ультразвука.

В ту же секунду я проснулся, резко сел и потряс головой,ощущая, как бешено колотится сердце. В комнате было светло, часы показывалировно шесть. Ну и чушь привиделась мне, интересно, как бы истолковал ее дедушкаФрейд? Небось завел бы песню о неудовлетворенных желаниях. И как быстрозакончилась ночь! Только-только закрыл веки, как уже утро. Я хотел откинутьсяна подушку, но тут из коридора вновь долетел крик.

Я машинально схватил халат, недоумевая: «Это что, все еще сон?»

Ноги вынесли меня в коридор. Звук доносился из кабинетаСергея Петровича. Я вбежал туда, увидел Ларису, жавшуюся между книжнымишкафами, и обозлился:

— Да что же вы все время орете? Что за сквернаяпривычка!

Лариса, дергаясь, словно мышь, попавшая под ток, вытянулавперед дрожащую руку:

— Там!

— Прекратите.

— Посмотрите!

— Что?

— Там!

Я окинул взглядом кабинет и устало сказал:

— Это пылесос. Вы его испугались? Действительно, оченьстрашная штука, когда гудит, но сейчас-то он выключен!

— За столом, — продолжала заикаться Лариса, —там… Глафира…

Надеюсь, вы не осудите меня, когда узнаете, что я испыталсильнейшее желание надавать истеричке пощечин?

— Лариса, — сурово сказал я, — мне кажется,вам следует обратиться к доктору. Сейчас много средств, замечательноуспокаивающих больные нервы. Хотя бы «Новопассит»!

— Она там, — еле выдавила из себя Лариса.

— Кто? Глафира? — усмехнулся я.

— Да, — прошептала экономка, — да, гляньте…

Чувствуя себя полным идиотом, я обогнул огромный письменныйстол, больше похожий на аэродром, с которого взмывают в небо стратегическиебомбардировщики, и уже собирался сказать: «Глупости, никого тут нет», каквзгляд упал на полную женскую ногу, обутую в уже не новый башмак черного цвета.

От неожиданности у меня вырвался абсолютно бабий вскрик.Услыхав его, Лариса зажмурилась, выставила вперед руки, растопырила пальцы изавизжала.