Бестолковые метания по ночным улицам, в конце концов, привели Артёма на площадь перед кафедральным собором. Будучи сооружением старинным, собор как-то не обзавёлся собственным стриптизом — площадь с ним делили белые колонны драматического театра и циклопический памятник непонятно кому. Злые языки утверждали, что изначально это был скульптурный портрет Железного Феликса — на эту мысль наводила суровая угрожающая поза и военного образца шинель, но на табличке значился некий местный писатель, достигший даже всероссийской известности. Фамилию коллеги Артём, к своему стыду, запамятовал, но его одутловатое доброе лицо смотрелось на милитаризированном туловище огромного монумента достаточно чужеродно, что подчёркивалось слегка ошарашенным этого лица выражением. Похоже, что покойный писатель сам был удивлён таким странным увековечиванием…

Набатный звон раскатывался над площадью, достигая почти зримой плотности — его волны отражались от стен облезлых пятиэтажек, путались в колоннах театра и обтекали бетонный постамент памятника. Несомненно, его источником была колокольня собора. Обрадованный успешной локализацией возмутителя ночного спокойствия, Артём не сразу сообразил, что означает смутно шевелящийся пёстрый ковёр, охватывающий неровным полукольцом основание храма. И только когда лучи фар упёрлись в мохнатую мешанину спин, лап и хвостов, он понял, что это собаки. И что их тут тьма тьмущая, не стая — целая орда. Артём и представить себе не мог, что в городе существует столько собак, и, тем более что их можно собрать в одном месте и заставить действовать так организованно. А это было именно действие — рыжие, чёрные, пятнистые спины единым слитным движением откатывались назад и мощным приливом кидались на широкие двери собора. Затем в массе происходило какое-то перемещение — и новая волна накатывалась живым тараном. Все это происходило без визга и лая, в полном молчании — только тяжкие удары колокольного звона продолжали сотрясать воздух над площадью.

Заворожённый этим танцем плоти, Артём не мог оторвать глаз от странной пульсации. Масса собак действовала как единое существо, мохнатая амёба, которая то сжималась, оставляя на ступенях мохнатые тушки, то, перегруппировавшись, снова расширялась в едином порыве. Массивные двери собора слегка сотрясались, но выглядели прочными, и было непонятно, к чему эти бессмысленные усилия. Артём уже начал было раздумывать, как бы проникнуть внутрь так, чтобы не расстрелять все патроны, как вдруг от уже знакомого омерзительного ощущения внутри все свернулось в холодный клубок. Раздвигая живой ковёр, ко входу в собор шли двое Больших Чёрных. Собаки торопливо расступались перед тёмными фигурами, и Артём впервые оценил их рост — даже самые крупные псы были им заметно ниже колена. Один, кажется, двигался не так плавно, и даже, может быть, с намёком на хромоту — не ему ли прилетело из «Тигра» пониже спины? Чёрные остановились пред дверью и синхронно потянулись к ней верхними конечностями — но тут Артём не выдержал.

В тот момент он не отдавал себе отчёта, что совершает практически самоубийство — мутная ярость заполнила его и заставила его выскочить из кабины на подножку и, почти не целясь, шарахнуть по тёмным фигурам из дробовика. До тварей было метров тридцать, расстояние для несвязанной картечи почти предельное, и заряд успел дать приличный разлёт, зацепив несколько оказавшихся поблизости собак. Чёрные дёрнулись от попадания, но, даже не пошатнувшись, развернулись к машине. Артём передёрнул цевьё, досылая новый патрон, и выстрелил снова. В ярком свете ксеноновых фар он увидел, как в тёмных балахонах появились ещё более тёмные дырки. С первым же выстрелом штурм собора прекратился, и единый организм суперстаи рассыпался на множество отдельных групп, которые заметались в явной растерянности. Однако Чёрные шагнули вперёд, подняли руки и собаки, разом развернувшись, кинулись — теперь их целью были уже не ворота храма, а Артём. Он выстрелил в набегающую массу — благо промахнуться было невозможно. В воздух полетели клочья мяса и шерсти — десятимиллиметровая картечь на близком расстоянии работала не хуже мясорубки. Увидев такое ещё несколько дней назад, Артём бы, вероятно, блевал полдня, но сейчас он всаживал в собак патрон за патроном, пока цевьё не передёрнулось вхолостую. Его тело, подхлёстнутое адреналином, метнулось в кабину, не спрашивая согласия у мозга.

Не рискуя в темноте сдавать задом, он врубил первую и вывернул руль, разворачиваясь уже в середине стаи. Под колёсами мокро захрустело, но Артёму было уже не до того — лавина оскаленных пастей и горящих глаз буквально захлестнула пикап. Тяжёлая машина раскачивалась от ударов, как корабль на прибрежной волне, металлические борта скрипели, проминаясь, но самое паршивое, что в лобовое стекло загораживали бьющиеся об него собаки. Они ударялись в прочный триплекс, пятная его разводами крови, слетали со скользкого капота, но на их место прыгали все новые и новые твари. Стекла пока держались, но Артём практически ничего не видел, уже не представляя куда выруливать, чтобы покинуть проклятую площадь. Надеясь сбросить стаю с машины, он резко газанул, повернув руль направо, и машину сотряс страшный удар — бетонный постамент памятника оказался куда ближе, чем Артём рассчитывал. Советский бетон оказался крепче японского железа — одна фара погасла, а в моторе что-то неприятно захрустело. Уже совсем потеряв ориентацию, Артём врубил заднюю — колеса буквально буксовали в собаках, — и снова ринулся вперёд. Смутно белеющий в темноте постамент мелькнул справа и набирающий скорость пикап устремился неведомо куда. Его полет был стремительным, но недолгим — невысокое кирпичное ограждение сквера проломилось под бампером, но дорого продало свою жизнь — задрав нос, машина повисла. Двигатель, не выдержав издевательства, заглох, и панель приборов расцветилась красными огнями аварийных лампочек. Непристёгнутого Артёма бросило на руль, а навстречу ему ринулась подушка безопасности, дав в лоб с силой и сноровкой Майка Тайсона. В глазах потемнело и поплыли разноцветные круги. Он несколько секунд ёрзал, пытаясь оттолкнуть проклятый упругий мешок, но ничего не получалось — подушка не желала сдуваться и прижимала его к сидению. Дёрнув с пояса нож, он вспорол проклятую тряпку и, кашляя от кислого дыма пиропатрона, повернул ключ в зажигании. Ничего не произошло — похоже, блок управления, посчитав повреждения критическими, заблокировал пуск. А может, движку действительно пришёл конец — а вместе с ним, очевидно, и Артёму.

От удара проклятые псины послетали с капота, и сквозь кровавые разводы на стекле Артём увидел яркий свет. К счастью, это был не пресловутый «свет в конце тоннеля» — прямо на машину надвигались чьи-то яркие фары. «Нифигассе, а тут становится людно!» — успел подумать Артём, и тут неведомый автомобиль подлетел вплотную, с хрустом притеревшись к борту пикапа. Внутрь посыпались кубики закалённого стекла и чей-то уверенный командный голос заорал: «Быстро ко мне на броню! Бегом, бля, бегом, шевели жопой!» Высадив стволом треснувший лобовик, Артём, цепляясь за руль кобурой, ужом выскользнул на капот. Уперевшись в смятый борт пикапа, из темноты торчало острое зелёное рыло старой БРДМ-ки[1]. «Прыгай в люк, придурок!» — из откинутой створки переднего смотрового окна торчала по пояс тёмная фигура в танкистском шлеме, подкрепляя свои слова недвусмысленными жестами. Не обидевшись на «придурка», Артём метнулся в открытый верхний люк, и, обдирая колени об непонятные железяки, провалился внутрь железного чрева, ухитрившись закрыть за собой броневую крышку. Не дожидаясь, пока он разберётся в обстановке, неизвестный спаситель плюхнулся за руль и, захлопнув крышку окна, врубил передачу. От рывка Артём покатился по полу, натыкаясь на какие-то острые углы и железные конструкции и набивая новые синяки поверх старых. Рык мотора гулко отдавался внутри железной коробки, боевая машина резко меняла направление движения, совершая непонятные Артёму манёвры, и вдруг рывком остановилась. На многострадальную укушенную ногу свалился тяжеленный ящик, врезав острыми углом ниже колена, и Артём взвыл от боли.