завизжала, а я обхватила руль так, словно готовлюсь резко свернуть, чтобы уклониться от воображаемой атаки.

Занятия воскресной школы проводились в галерее, и, пока Эллисон играла в детской комнате, я помогала преподавателю. Я согласилась на это прежде всего потому, что мне хотелось быть полезной, а женщины из церковного хора ясно дали мне понять, что не потерпят, если крашеная разведенная блондинка будет петь «Пребудь со мной» рядом с их мужьями. А еще на занятиях воскресной школы у людей была возможность передохнуть после выпитой с утра «кровавой Мэри». На каждой встрече изучалась новая тема. На этот раз мы обсуждали служение: было много разговоров о кормлении больных и заботе о ближних.

Я поймала на себе взгляды братьев Джонсон. Они были моими ровесниками и в юности подавали большие надежды. Теперь же от подросткового возраста у них осталась лишь похотливость. После занятия они задержались в дверях, чтобы посмотреть мне вслед.

Я обернулась и поднесла руку к воротнику сзади.

– У меня до конца застегнута молния?

Братья смутились.

– Вы раздевали меня все занятие, вот я и решила убедиться, что вы все же одели меня вновь, прежде чем я появлюсь на людях.

Я стояла достаточно близко, чтобы убедиться, что их лица становятся свекольно-красными, а потом пошла в игровую комнату за Эллисон. Она сидела в стороне от остальных детей, которые играли в дочки-матери и не могли договориться, кто будет мамой.

Каждое воскресенье мы садились в восьмой ряд: на центральную скамью прямо у прохода. Те, кто ходил в церковь постоянно, всегда занимали одни и те же места. Прихожан ужасно раздражали безбожники, которые приходили в церковь на Пасху и Рождество и садились где попало.

– Благодать вам и мир от Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, – поприветствовал нас священник, доктор Джон Хейз.

Он читал прекрасные проповеди, и меня всегда восхищало, что Эллисон внимательно его слушала и серьезно относилась к тому, что он говорит. Он был уже не молод, и его коротко стриженные седые волосы так и не отросли с 1954 года, когда он принял сан. Для полноты картины нужно добавить, что он носил темные очки в массивной оправе. В своих проповедях он бросал нам вызов, побуждая жить, как жил Иисус. Прихожане воспринимали его слова совершенно спокойно, ведь после финального «Амен» эти воззвания уже почти ничего не значили.

Когда лидер нашей общины встал, чтобы зачитать нам бесконечно долгое объявление, я положила руку Эллисон на плечо, пытаясь удержать ее на месте. Слушая нудный бубнеж, я, как обычно, перевела глаза на витраж, расположенный над алтарем. На нем были изображены стоящие у гроба Дева Мария и ангел. Великолепный витраж, который было сложно разглядеть из-за труб органа. Глупо было загораживать такую красоту, но орган достался церкви по дешевке из снесенного театра.

После службы у меня было много дел, и я поднялась с места, как только лидер общины закончил свою речь. В очереди на выход из церкви можно было стоять часами, ведь все хотели пожать доктору Хейзу руку. И я, хоть и сгорая со стыда, обрадовалась, когда Эллисон проворно прошмыгнула поближе к двери. Для виду пожурив ее нежным голосом, я сконфуженно обернулась. Люди, стоявшие позади нас, пресно мне улыбнулись и отвели глаза в сторону.

Пока мы стояли в очереди, доктор Хейз то и дело на меня посматривал, и я проверила, не запачкалось ли у меня платье. Когда мы подошли к священнику, в его голосе слышалось волнение.

– Рут, – сказал доктор Хейз, – я собирался вам звонить.

– Правда? – спросила я, вскинув брови.

Я машинально взяла Эллисон на руки и попыталась собраться с духом. Вдруг он видел меня в больнице? Или на кладбище?

– Хотел пригласить вас вступить в наш финансовый комитет, – сказал доктор Хейз.

– Меня?

Финансовый комитет был самой важной частью церкви, ведь именно его члены одобряли запросы о денежной помощи и распоряжались пожертвованиями. В нем состояли самые влиятельные мужчины города, а женщин в нем сроду не было.

– Доктор Хейз, для меня это большая честь, – сказала я.

Он нежно погладил Эллисон по голове.

– Думаю, вы принесете комитету большую пользу, Рут.

– Спасибо, доктор Хейз, – ответила я. – Я очень постараюсь.

Обернувшись, я заметила, что блеклые улыбки на лицах людей, стоявших позади, превратились в презрительные ухмылки. Я улыбнулась.

– Хорошего дня, – сказала я им.

Мне нужно было спешить.

На той неделе врач из больницы в Литл-Роке сообщил мне, что до него дошли «ужасные слухи».

– Несколько больных СПИДом живут вместе, – сказал он. – Их там человека три.

Их приютил один психолог.

– В Хиллкресте, – сказал врач. – Можете себе вообразить, чтобы в таком богатом районе был дом, набитый спидозными больными?

Мне нужно было с ними встретиться.

– Пожалуйста, скажите, как зовут психолога, – попросила я. – Никто не узнает, откуда у меня эта информация.

Я позвонила психологу и, представившись врачом, сказала ему все как есть.

– Я повидала… э-э… немало таких пациентов, – сказала я. – Мне бы очень хотелось встретиться и с этими людьми.

Психолог, ясное дело, начал хитрить. Риелтор внутри меня сразу понял, что он никогда не сможет продать свой дом.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказал психолог.

– Я встречаюсь с пациентами, которым осталось совсем недолго, – сказала я. – И если… ну, скажем, если кто-то из них съест какой-то фрукт или овощ или выпьет какие-то особые витамины и ему станет немного легче… Эти сведения могут нам пригодиться.

– Нет, – ответил он.

Я попробовала представить, что бы почувствовала, если бы кто-нибудь позвонил мне и предложил помощь. Я бы согласилась. И была бы очень благодарна. Но, возможно, у психолога были свои причины не доверять людям.

– Послушайте, я всего лишь хочу подарить этим людям дух Рождества, – сказала я. – Могу заехать к ним на выходных. Совсем не собираюсь досаждать больным. Просто хочу их увидеть.

Немного помолчав, психолог назвал адрес и тут же повесил трубку.

Теперь же, стоя на парковке у церкви, я смотрела, как люди садятся в машины, предвкушая изысканный обед. Все они были в своей почти самой лучшей красно-зеленой одежде, ведь наиболее роскошные наряды они припасли для рождественской службы. Я вытащила из сумки два сэндвича с арахисовой пастой и джемом, которые приготовила утром. Один из них протянула Эллисон.

– Эллисон, сейчас мы заедем за Бонни, а потом поедем в Литл-Рок к людям, которым очень нужен дух Рождества, договорились?

Когда я попросила Бонни одолжить мне пикап, чтобы отвезти елку группе больных СПИДом, которые живут вместе, она тоже вызвалась поехать. Мол, такое событие она пропустить не может.

Эллисон, скрестив ноги на заднем сиденье, набила рот сэндвичем и кивнула. Ей исполнилось уже четыре года: не малыш, но еще не взрослая девочка. В зависимости от того, как падал свет, или от того, какое у нее было настроение, она на моих глазах перемещалась из одного жизненного этапа в другой.

Доктор Хейз меня напугал. Если бы кто-нибудь узнал, чем я занимаюсь, я легко могла бы остаться без Эллисон. При одной мысли об этом я отложила сэндвич и завела машину. Иногда нужно действовать не думая.

Бонни ждала нас на улице: наверное, не хотела, чтобы я заходила в дом и видела, как ей живется. У меня уже вошло в привычку проверять, достаточно ли у Бонни лекарств и еды.

– Думаю, сперва надо заехать за елкой, – сказала я, забравшись в пикап Бонни и заведя кряхтящий мотор. Всегда стоит начинать с того, что кажется тебе самым сложным. Потом все становится намного проще. Лишних денег у меня не было, так что мне предстояло уговорить продавцов отдать нам елку бесплатно. – А еще можно купить рождественские открытки, чтобы больные отправили их своим родным.

– Ты скажешь, для кого нам нужна елка? – спросила Бонни.

– Думаю, об этом стоит сказать, – ответила я, повернув на хайвей