И тогда в его голову – в недобрый час! – пришла идея«создать другую Лизу»: сделать перевертыш, номер – наоборот, одушевить куклу дотакой степени, чтобы ни у кого из зрителей не возникло сомнения в еечеловеческой природе.

Не знаю подробностей изготовления этого чуда – я был слишкомдалеко, а когда он звонил, его интересовала только Лиза и ее здоровье. Но изскупо оброненных слов я понял, что в основном он делал куклу сам, с помощью знакомогомеханика, из какого-то, выписанного из Америки, новейшего, удобного в обработкематериала, по текстуре похожего на дерево, но гораздо более легкого. Главное,там была уникальная смешанная механика, которую они разрабатывали много недель.

Честно говоря, я представлял себе нечто подобное всем егокуклам – смешным, теплым, причудливым созданиям (да он и не любил механическихприспособлений, считая, что куклу оживляет мастерство артиста), – поэтомутак обалдел в аэропорту, куда он не поленился приволочь для меня этот… сюрприз.Я увидел их двоих возле колонны в зале прилета, увидел, как Лиза машет мнеприветственно рукой, устремился к ним и… да, это был изрядный шок! А Петькахохотал, как дьявол, не отпуская куклу, прижимая ее к себе: у той под мышкойбыл один из множества рычажков – или бог знает чего еще, – ответственныйза горизонтальные и вертикальные движения головы, отчего она поводила туда-сюдаголовой на стройной шейке и кивала с Лизиным выражением лица, будто внимательноприслушивалась к нашим репликам…

* * *

И вот мы сидели за накрытым столом в новом их, оченьпражском пристанище…

По комнатам ковылял, стуча деревянным протезом, Карагёз[4] – замечательно ласковый, лохматый песик, трехлапый инвалид,которого Петька спас и вылечил, и смастерил ему недостающую конечность. (И этотоже было причиной раздора: Лиза считала, что Карагёз отлично бегает и так;Петька настаивал, что если собаке положено иметь четыре точки опоры, тоотсутствующую четвертую необходимо соорудить.)

Мы никак не могли поднять первый тост, на столе все времячего-то недоставало: что-то забылось в холодильнике, куда-то запропастилсяштопор… и только кукла Эллис невозмутимо сидела, улыбаясь совершенно Лизинойзачарованной улыбкой.

Я уже тогда подумал: что за идиотские шутки? Зачем сажать куклус нами за стол? Но Петька был так горд своим творением (он совсем недавнопоставил с ней и вправду потрясающий номер, о котором впоследствии с восторгомписала пресса во многих странах), посматривал на куклу, явно любуясь работой, ираза три, забывая, что уже спрашивал меня, восклицал:

– Ну, правда, она прелесть?

Ему хотелось, чтобы все смотрели на Эллис, все еюлюбовались. Он говорил и говорил, не умолкая, о куклах японского театраБунраку, которые, с точки зрения европейца, грубо натуралистичны, зато на сценедемонстрируют невероятное напряжение действия, какого европейский театр куколдостичь не в состоянии. Вспоминал какого-то Антиоха III Великого, царяСелевкидов, при дворе которого куклы правили бал, и это, мол, были сложнейшиемеханизмы, сделанные так искусно, что создавалась иллюзия полного жизнеподобия;причем этот самый Антиох даже брал у комедиантов уроки кукловождения, пока недостиг в профессии необычайных высот, и сам переодевал своих огромных кукол,украшая их золотом и драгоценными камнями… короче, наверняка был законченныммоим пациентом.

Время от времени, как бы случайно наклонившись за упавшимножом или невзначай пройдя мимо Эллис, Петька незаметно нажимал какой-то тамрычажок или кнопку, и проклятая кукла издавала благостный причмокивающий звукили томно поводила головой… Я, честно говоря, вздрагивал от неожиданности, мнебыло просто очень неуютно, но вот Лиза…

Уже тогда надо было обратить внимание на ее состояние:болезненно блестящие глаза и тихая отчаянная улыбка.

Вдруг она спросила:

– Боря, тебе тоже нравится это чудесное раздвоение?

Я замялся и горячо стал восхвалять мастерство, с которымкукла сделана.

– Но ведь я – лучше, правда? – перебила она, чутьли не умоляюще. – Я ведь живая. Что он в ней нашел?

И Петька – видно было, что тема уже не раз обсуждалась, таккак аргументы не подбирались, а выпаливались горячо обоими, – сказал:

– Сравнивать может только идиот, понимаешь? Тут речь обискусстве, об оживлении неживого. Ты хоть в состоянии понять, чего я достиг? ВБунраку одну куклу водят три актера, я же совершил невероятное, я…

– А знаешь, Боря, – проговорила она совершенносерьезно, не глядя на мужа и не слушая его, – я чувствую, что онпозаимствовал для нее не только мою внешность, но и кое-что поважнее.

Петька, страдальчески морщась, воскликнул:

– Что?! Печенку?!

– Нет, – сказала она, кротко и лихорадочноулыбаясь. – Душу…

– Лиза, ну что за бред!!! – вспыхнул он.

Я уехал тогда от них с тяжелым сердцем… ну а месяца черезполтора он уже звонил мне в Иерусалим совершенно убитый.

С того времени он удалил Эллис из дому – я потребовал этого,прежде чем отпустить Лизу назад, в Прагу. И долгое время не знал, где он хранитэту куклу, пока однажды не встретил ее – в неожиданном для меня месте…

* * *

И все же что меня сегодня так расстроило? Да, плохо, плохоон выглядит, и уже прилично поседел. Это не прежний Петька – клоун, буффон,злокудесный трикстер, с вездесущими руками, как бы живущими отдельно отостального тела, и с такими пальцами-затейниками, будто в каждом не три, ачетыре фаланги, и последняя бескостна и всепроникающа; с этойфантастической способностью чревовещать, причем любыми голосами, особенно томно– женскими, и так, словно источник звука расположен где-то за его спиною, вуглу комнаты или даже за окном.

Однажды ночью, возвращаясь от Лизы по Академической, онразогнал целую шайку окруживших его придурков, заверещав милицейской трелью.

В другой раз, прискучив какой-то никчемной встречей, накоторую я потащил его в «Шоколадный бар», он половину вечера развлекался тем,что уныло и упорно распевался – сидя тут же на стуле, но звуча где-то вотдалении колоратурным сопрано, – сначала на «а-а-а-а», потом на остальныегласные… пока наш собеседник не потерял терпения и не воскликнул:

– Я придушил бы эту студентку вокала!

Когда он приезжает за ней – заранее отвергнутый униженныйпалач, – нам даже и поговорить с ним толком не удается. Уж такое место длянего больное – Иерусалим. Означает разлуку, ее болезнь, ее вражду и бесконечнуюего тоску… Ей-богу, для нормального общения с ним необходимо в Прагу лететь. Инадо бы… Говорят, в этом году в Европе зачарованно-снежная зима. Вот взять упсихов пару дней отпуска и махнуть. Сколько я не был в Праге? Года два,пожалуй.