Садальский галантно предложил мне сесть на стул и поинтересовался, не желаю ли я выпить чаю или кофе. Я согласилась, и он включил электрический чайник, который закипел довольно быстро. По моей просьбе Роман Андреевич положил в чашку две ложки черного кофе, себе заварил зеленый чай без всяких добавок. Когда напитки были разлиты по чашкам, я решила приступить к своему интервью.

— Читателей нашей рубрики интересуют вопросы, связанные со становлением творческих натур, — начала я. — Скажите, вы учились в художественной школе или училище?

— Художественную школу окончил в детстве, — повторил Садальский уже знакомую мне информацию. — С дальнейшим художественным образованием не сложилось. Я учился на факультете культурологии в гуманитарном институте, позже поступил в художественное училище имени Рериха в Санкт-Петербурге. Увы, не окончил его, хотя учиться мне нравилось, но обстоятельства сложились так, что пришлось возвращаться в Тарасов. Так что после полутора лет учебы училище я бросил, в Тарасове какое-то время работал, потом поступил в декоративно-прикладное училище, но и его не окончил. Тоже учился полтора года, но так как заведение было коммерческим, из-за материальных трудностей пришлось бросить учебу и идти работать. Живопись я никогда не рассматривал в качестве источника дохода — писал картины, а точнее, этюды, только чтобы отвлечься, потому что нравилось. Судьба сложилась таким образом, что я свел знакомство с нашими тарасовскими художниками, среди них у меня появились хорошие друзья. Мы вместе и в Хвалынск на этюды летом ездили, и в другие города. Так и вышло, что я стал принимать участие в выставках и благодаря этому получил членство в тарасовском Союзе художников. Точнее, началось все с того, что я попросту стал посещать Союз художников, чтобы заниматься рисунком. Это было около пятнадцати лет назад. Председателем был покойный (Царство ему Небесное) Федор Иванович Глухов, замечательный человек и выдающийся живописец. Вы наверняка знаете его пейзажи — он очень любил писать Волгу. Федор Иванович и организовал курсы рисунка при Союзе художников, куда мог записаться любой желающий. Иногда он сам проводил занятия, и все ученики стремились попасть на его уроки. У Федора Ивановича имелся настоящий талант к преподаванию. Даже самые скучные и неинтересные вещи вроде начертательной геометрии, построения геометрических тел в пространстве он мог объяснить доходчиво и понятно. Только благодаря ему я полюбил рисунок, который, по сути своей, является основой живописи. Федор Иванович заботился о том, чтобы у нас всегда были модели для портрета и фигуры, приглашал своих знакомых натурщиков и просто людей, которые могли по нескольку часов позировать. Он даже курсы масляной живописи при Союзе организовал. По понедельникам, с семи до десяти вечера, мы писали натюрморты маслом в различных техниках, а летом выходили на пленэры. Ни в одном художественном заведении я не получил столько знаний, как на этих занятиях. Мы все жалели, что живопись преподается только раз в неделю, и Федору Ивановичу приходилось буквально выгонять нас из мастерской по домам — никто не хотел уходить, трех часов было слишком мало… Его смерть — тяжелая потеря для всех творческих людей Тарасова. Я сомневаюсь, что в нашем городе найдется человек, который сможет продолжить дело Федора Ивановича.

— Но сейчас председателем Союза художников является Вольдемар Огородников. — Я плавно перевела беседу на интересующую меня тему. — Как вам кажется, он хороший кандидат для этой должности? Вы ведь знакомы с ним, раз посещаете Союз художников?

— Признаться, я теперь не прихожу туда так часто, как раньше, — со вздохом произнес Садальский. — И не только потому, что сменился председатель, хотя и это сыграло свою роль. Увы, Огородников — не такой выдающийся художник, как Глухов. Я бы сказал, что он совсем не художник. Вольдемар Огородников, в отличие от меня, имеет художественное образование, однако свои способности, которые у него наверняка были, он попросту загубил на корню. Я не понимаю этого человека. Точнее, мне ясны его намерения — стать новатором нынешней живописи, создать нечто новое. Однако в погоне за новшествами он переусердствовал. Если вы видели картины Огородникова, то понимаете, о чем я говорю. Оно, конечно, и хорошо — работать в своем собственном стиле. Однако его работы больше напоминают непонятную мазню, чем картины. И при всем этом Огородников ведь может писать нормальные этюды — я видел его ранние пейзажи и портреты. Выполнены грамотно, реалистично, все на своем месте. Есть и передний план, и дальний, правильно расставлены акценты, тени мягкие и глубокие, передний план — контрастный… В общем, вполне хорошие, зрелые этюды. Но сейчас… Что он сделал со своей живописью! В погоне за эпатажем Огородников начал малевать, как ребенок дошкольного возраста, и при этом он гордится своим придуманным направлением в искусстве! Получается какая-то сказка про голого короля. Кто пытается сказать ему, что его работы — это ужас кромешный, тот, значит, ничего не понимает в искусстве и вообще не разбирается в живописи. Вы уж извините, что я такое говорю о своем, так сказать, коллеге, но Огородников — просто выскочка, а не художник! Все делает напоказ и ведет себя соответствующим образом. Ничего собой не представляет, зато пафоса и самоуверенности хоть отбавляй. И врет постоянно… Не пойму, почему народ из Союза художников не изберет другого председателя, потому как Огородников, если продолжит вести себя так, как раньше, попросту развалит всю организацию!

— Почему? — удивилась я. — Что он такого ужасного делает?

— А то и делает, что ничего не делает! — в сердцах махнул рукой Садальский. — Выставки не проводит, на занятия так вообще, простым языком говоря, забил. Не беспокоится о других людях, не заботится о том, чтобы были модели, преподаватели… Да он, честно говоря, делает все возможное, лишь бы Союз художников развалился!

— Неужели все так печально? — удивилась я.

— Печально — мягко сказано! — воскликнул Садальский. — Я пробовал собрать подписи людей, недовольных Огородниковым, чтобы на его место поставили другого человека, более ответственного и разумного. Конечно, Глухова не вернуть, но председателем должен быть художник, который, во-первых, заинтересован в развитии искусства в городе, а во-вторых, он должен относиться серьезно к своей работе. Огородников же заботится только о себе, о своей выгоде. Он получает деньги за то, что является председателем, и на всех углах кричит о том, какой он замечательный и выдающийся. Я, конечно, не знаю, почему он так делает — скорее всего, это от недостатка уверенности в себе и, как ни парадоксально звучит, от низкой самооценки. Только зачем, спрашивается, придумывать о себе то, чего нет на самом деле? Я бы на месте Огородникова занимался живописью серьезно, стажировался у более опытных художников, копировал бы картины, чтобы научиться грамотно пользоваться цветом и художественными приемами… Работал бы, в общем. А не придумывал себе несуществующих покупателей и поклонников. Если он полагает, что таким образом добьется общественного признания, то ошибается. Чего-то достичь возможно только одним путем — непрерывной работой, трудом, а не созданием видимости собственной значимости. Знаете ведь поговорку? Десять процентов таланта, девяносто процентов труда! А Вольдемар Огородников, даже если у него и имеется талант, в чем я не сомневаюсь, делает все возможное, дабы этот талант не развить, а сгубить! И это очень плачевно. Я ведь вижу, что он мог бы многого добиться, если бы тратил свои силы на работу, а не на бессмысленные развлечения и тусовки. А так — во что он превратил Союз художников? В балаган какой-то! Проводит там не выставки, а пьянки-гулянки, кричит о своем таланте, а на самом деле…