Запахи. Не люблю: гангрену, рестораны быстрого питания, автомобильные выхлопы, сырые спальные мешки, больницы, нейлоновые чулки, собачье дерьмо, растворимый кофе, правительственные учреждения.

Люблю: море, свежие опилки, скошенную траву, вереск, бездымный порох, дым костра, продовольственный отдел универмага «Хэрродс», чистых детей, дым сигары, африканский буш.

Люди. Разделить на категории невозможно. Каждый раз, когда я пытался это сделать, я обязательно находил исключение из правила. Но если бы мне предложили нарисовать образ человека, к которому я испытываю особое презрение… Скошенный подбородок, водянистые глаза, сопливый нос, жидкая рыжая бородка, пацифистский амулет на шее, играет на гитаре в современных церковных богослужениях, ходит на курсы будущих родителей вместе со своей женой, забеременевшей от молочника, живет в Хэмстеде, падает в обморок, когда «стреляет» автомобильный двигатель, вегетарианец, лишен чувства юмора, слепо следует за модой, читает газету «Гардиан», от ног пахнет, несмотря на то, что (или наоборот, потому что) носит сандалии, использует в своей речи слова и выражения «тотально», «как показывает практика», «в самых отдаленных уголках нашей страны», «столкновение полярностей» и тому подобные.

Джермейн Грир[4]. Умная и интересная женщина. К сожалению, орава крикливых гарпий полностью прибрала к рукам феминистическое движение, примерно так же, как крикливые чернокожие активисты завладели борьбой за равноправие рас. Из всех соискателей на какое-то место я бы выбрал самого достойного, независимо от пола.

Политика. Вкратце: я сторонник правых взглядов, однако при консерваторах посягательств на свободу личности было почти столько же, хотя они и действуют более тонко. Государство следует максимально ограничить. Человека нужно оградить от вмешательства бюрократии, от нравоучений и запугиваний со стороны неграмотных политиков, озабоченных только тем, чтобы сделать себе имя.

Социализм – это религия, которую исповедуют дураки, проходимцы и лжецы или, как в случае со многими сотрудниками BBC, те, кто одновременно является всем этим. Социализм потерпел сокрушительное поражение, однако наиболее тугоумные его последователи до сих пор это не осознали.

Либерализм ненамного лучше. Там лишь чуть меньше проходимцев, зато больше дураков. Существуют достойные уважения примеры, однако их очень немного.

Услышав подобные ответы от кого другого, Спайк тотчас же отказался бы от вербовки. «Оголтелый фашист», «косный высокомерный сноб» – вот определения, которые сразу же приходили в голову. Однако Спайк рассудил, и охотник за талантами с ним согласился, что Мейсону просто нравится производить впечатление грубовато-откровенного деспота.

Время и несколько пробных заданий в Великобритании и за границей подтвердили, что Мейсон свободен от предрассудков и его другом может стать любой, независимо от происхождения, главное, чтобы человек был стоящий.

Как и остальные «местные», Дэвид Мейсон работал на Спайка без вознаграждения и нередко даже без компенсации расходов. Он только знал, что Спайк полностью доверяет организации «пушинок», защищающей свободу и демократию. Стараясь действовать в рамках закона, Комитет оберегал конкретных людей и предотвращал преступления там, где официальные власти были бессильны или же им не хватало ресурсов для эффективной деятельности. По большей части Спайк поручал своим «местным» работать в родных краях, где они могли свободно ориентироваться. Вдобавок это не требовало трат на разъезды. Местные практически не знали друг друга, потому что Спайк всеми силами старался не допустить контактов между ними.

Дэвид изучил скудное содержание папки, которую ему передал Спайк. В ней были подробная карта Бристоля и досье на некоего Патрика Сайминса, промышлявшего наркоторговлей. Когда Дэвид отложил папку и загасил сигару, Спайк ввел его в курс дела.

– Две недели назад единственная дочь одного бухгалтера из Чиппенхэма, в свое время служившего рядовым в батальоне «Си» в Хичине, умерла от передозировки наркотика. Отраву поставляла та же самая банда, которая в прошлом году впервые познакомила ее с героином, когда она училась в Бристольском университете. Полиции известно все про этого Сайминса, но она не может ничего доказать. Там есть один венгр, уже помогавший нам в прошлом. Он знает город как пять пальцев своей единственной руки. Этот человек будет твоим провожатым. Сайминс позаботился о телохранителях, вот почему я хочу, чтобы ты помог нашему «местному», валлийцу по имени Даррел Халлет.

Они проговорили еще час. Затем Спайк Аллен передал кое-какое снаряжение и ушел. Дэвид вздохнул. Он попросил день отдыха, чтобы восстановить силы после дежурства во дворце, однако Спайк наметил акцию уже на вечер следующего понедельника.

В середине семидесятых Бристоль подвергся значительной перестройке, однако Пеннивелл-роуд, хотя и расположенная всего в миле от центра города, осталась тихой, спокойной улочкой, которая проходит вдоль задворков района Сент-Пол и упирается в старый рынок.

По обеим сторонам этой длинной, тускло освещенной улицы тянутся одноэтажные жилые дома и крошечные мастерские, а также многочисленные заброшенные и разоренные склады. В одном из таких помещений вечером в понедельник 1 ноября 1976 года собралось незаконное судилище. Роль судьи и присяжных взял на себя Патрик Сайминс. Пятеро его подручных, чем-то похожих друг на друга верзил со зверскими рожами, стояли вокруг человека, чьи руки были связаны за спиной и притянуты к ржавой водопроводной трубе, проходящей по стене.

Сайминс был в пальто с горностаевым воротником и кожаных водительских перчатках. Говоря, он постоянно скалился, то ли потому, что восторгался собственными зубами, то ли потому, что кто-то назвал его улыбку очаровательной. Это был высокий, крепкий мужчина лет пятидесяти, упивавшийся своим значительным весом в бристольской наркоторговле.

Джейсона дважды видели в обществе «нюхачей», работающих на Лайонела Хокинса из отдела по борьбе с наркотиками. Оба раза Джейсон громко заявлял о своей невиновности. Это его давнишние друзья, и он понятия не имеет, что они «нюхачи». Сайминс понимал, что ему нужно было действовать еще после первого раза, однако он доверял Джейсону, который работал на него с тех самых пор, как он, Сайминс, перебрался в Бристоль. Но два раза – это уже не просто подозрительно; вину Джейсона можно считать доказанной, и сейчас он должен стать памятным примером для других.

– Джейсон, не надо возмущаться. Подумай хорошенько, дружище, и ты первый признаешь, что поступил гадко. На этот раз мы будем снисходительны. Но если тебя увидят хотя бы на расстоянии плевка от одного из этих сволочей, все будет кончено.

Проведя рукой по лысине, Сайминс надел берет в яркую клетку и повернулся к чернокожей девушке, уроженке Лондона, которая с пятнадцати лет была его секретаршей и любовницей.