На Московской площади он долго ждал «Икаруса», влез наконецв жёлтую кишку и, уже вдыхая солярочные миазмы, тоскливо глянул на часы: «Какпить дать, опоздаю…»

Действительно, когда он слез с автобуса и миновал ёлки уздания администрации, народу у контейнера Сан Саныча было уже полно. У Юрканабыли зоркие глаза, он отлично видел, как Ливер что-то заливал Дюбелю, а Штыкприкуривал папироску у незнакомого, видно, нового «негра». Вот Сан Саныч открылдвери контейнера, начал раздавать лопаты и ценнейшие указания, и вдруг…

Юркан на мгновение ослеп. Впереди, затмевая все краски дня,полыхнул солнечный протуберанец и расцвёл огромный, выше старых деревьев,огнедышащий цветок. Потом ударил по ушам грохот, свистнули во все стороныобрывки лепестков, поднялся в воздух тяжеленный ребристый контейнер,предназначенный для морских перевозок… Чтобы, перевернувшись, гулко опуститьсяна то место, где полсекунды назад толпился народ…

…Юркан не впал в ступор и не ударился в панику. Спасительныйинстинкт заставил его развернуться – и в хорошем темпе, но не настолькостремительно, чтобы привлечь нежелательное внимание, рвануть прочь. Он понимал:тот, кто подорвал мину в контейнере, наверняка был где-нибудь поблизости,наблюдал…

На его счастье, в этот утренний час на кладбище оказалосьпорядочно посетителей. Так что к выходу он бежал не один. И, что характерно, неу него одного болтался за спиной набитый рюкзак. Люди, приехавшие поухаживатьза могилками, привезли с собой кто лопату, кто коробку с рассадой, ктополиэтиленовое ведро. И не таков закалённый многими бедами россиянин, чтобычуть что пожитки бросать!

В автобус грузились не то что без паники – даже с меньшим,нежели обычно, скандалом. Юркан сначала подсаживал внутрь каких-то бабок идедок, наконец влез сам. И поехал обратно в город чуть ли не на том же самом«Икарусе», на котором прибыл сюда.

Едва свернули с Волхонского шоссе, как навстречу с сиренамии мигалками промчалась милиция.

– Оперативно, – похвалил кто-то.

«Ага, – подумал Юркан. – Только подрывник, может,с нами сейчас в автобусе едет. Под старого дедушку переодетый…»

Домой, к гадалке не ходи, было нельзя. Не замочили с первогозахода – исправятся во второй. Друзей, таких, чтобы приютили, нет. Сами сребятишками по коммуналкам. А снимать жильё – не вариант, деньги есть, но этопока, и только на прокорм… Юркан тяжело вздохнул, глядя в окно и начиная навсём серьёзе чувствовать себя загнанным волком. Или, что прозаичней, кандидатомв обитатели пресловутой Говниловки… Потом вдруг мотнул головой и улыбнулсявпервые со вчерашнего дня.

Он вспомнил о Натахе.

Когда развитие событий вступает в фазу награждениянепричастных, по логике вещей следует ждать наказания невиновных. Сидя застолом у Гринберга, Скудин всё никак не мог отделаться от этой мысли, тихонькогадая про себя: и в какой же, интересно бы знать, форме это самое наказаниепроизойдёт?

Или уже произошло? И можно чуть-чуть расслабиться, не ожидаяв ближайшее время неприятностей?

Ага. Как же…

Между тем застолье было посвящено сразу нескольким приятным– в кои-то веки! – событиям. Во-первых, полковничьим звёздам самогоКудеяра. Во-вторых, майорской – досрочной, между прочим, – звезде хозяинадома. Ещё Гринбергу за особые заслуги перед Родиной был презентован орденДружбы народов. Как плоско шутил по данному поводу сам Евгений Додикович, тутявно имелась в виду дружба народа избранного – с остальными. Боря Капустин завсё хорошее удостоился почётной грамоты, почему-то ещё с профилем ВладимираИльича. А Глеба Бурова в связи с выздоровлением обрадовали горящей турпутёвкой.Действительно горящей, куда-то под Гагры. Ехать туда он, естественно, несобирался, и Гринберг уже прикидывал, кому бы оную путёвку продать.

Такие вот высокие правительственные награды. За совместную самериканцами экспедицию, кончившуюся в научном плане едва ли не пшиком, но затоознаменованную сражением с беглыми рецидивистами и таинственным случаем вподземелье под реликтовой елью…

Стол, изогнутый буквой «С», был накрыт в розовой гостинойнеобъятной гринберговской квартиры. Той самой квартиры, что чудесным образомтаилась в трущобах Васильевского острова и, словно развёртка четвёртогоизмерения, обнаруживала комнаты практически на любой случай жизни. И на случайамурный, и на случай суровой медитативной аскезы, и на случай вполне серьёзнойобороны от вражеского нашествия. Ну и, естественно, на случай небольшогодружеского застолья.

В розовой гостиной царствовали антикварного вида гобелены,мирно уживавшиеся с бессчётными колонками современного домашнего кинотеатра.Доминировал же написанный маслом портрет хозяина дома. На картине Гринбергвплавь атаковал американскую субмарину «Трэшер», которая именно после этого,говорят, и затонула.

Стол же, простите за избитое выражение, ломился от яств. Ипри этом яства радикально отличались от обычных гринберговских, доставляемых изоблюбованного ресторана. Дело в том, что, звёзды звёздами и ордена орденами (неговоря уже о почётных грамотах и горящих турпутёвках), а реальный повод длясегодняшней вечеринки, по общему молчаливому согласию, имелся только один.

Выздоровление Глеба.

И по этой причине на великолепно оснащённой Жениной кухне,чья стерильная чистота весьма редко осквернялась серьёзной готовкой, некотороевремя назад воцарилась Глебова мама, Ксения Ивановна. Тётя Ксения, какдавным-давно называл её Кудеяров спецназ, а с недавних пор – и молодые ученикипрофессора Звягинцева.

Конечно, тётя Ксения колдовала над кастрюлями и сковородкамине одна. От лица науки ей деятельно помогала Виринея. А от лица спецназа –Ефросинья Дроновна, или попросту Фросенька, скудинская секретарша в званиистаршины. И тот, кто сказал, будто «семь топоров вместе лежат, а две прялки –врозь», тот явно не присутствовал при их совместном радении. И уж точно невкушал его результатов.

Такие застолья, где на скатерти красовалось всё в основномпокупное, Ксения Ивановна называла презрительно «гастрономом». И уж последнимделом было бы праздновать в подобном духе возвращение с того светаединственного сыночка. Мы здесь не будем вдаваться в подробные (хотя и оченьзаманчивые…) кулинарные описания, скажем только, что даже шпроты на столе былидомашнего изготовления, и магазинные после них есть совсем не хотелось. Свойбыл даже хлеб, точно к сроку выданный маленькой хлебопечкой. И, судя по силеисточаемого им аромата, этот хлеб сам по себе был достоин собрать кругом себягостей. Даже без учёта всего остального, что в изобилии к нему прилагалось…

Присутствовало в квартире и ещё одно лицо женского полу. Впервый наш визит в гринберговские апартаменты мы уже встречали этопрехорошенькое лицо, скромно укрывавшееся под псевдонимом Бригитта. ГотовитьБригитта решительно не умела, предпочитая зарабатывать насущный хлебушек смаслицем и икоркой весьма иными, неведомыми КЗоТу путями. К Жене она завернулачисто по старой памяти – на огонёк. И тут же была им прикомандирована к кухне,в полное распоряжение трёх грозных императриц. А те, за клиническойнеспособностью готовить, определили Бригитту на должность приспешницы – так,говорят, в старой русской кухне именовалось место «старшего помощника младшегоповара», а проще выражаясь, «подай-принеси». Во время великой готовки можетвнезапно иссякнуть какой угодно припас, от элементарной муки и соли дозаковыристой, название не вдруг выговоришь, пряности. А может, простопредполагалось, что после десятого по счёту марш-броска в магазин холёнаякрасавица попросту не вернётся. Отнюдь! Раз за разом Бригитта мчалась то влавочку на углу, то чуть не в загородную «Ленту», и всё это без единой жалобы игримасы. Только сменила лёгкую, по случаю заморозков, серебристую шубку наболее утилитарную спортивную курточку да в один прекрасный момент смылакосметику, которую всё равно некогда было поправлять.