— Страшно?!

— Да!

— Правильно. Бойся. И глупостей не делай!

— Да что я Вам сделала?… — всхлипываю я.

— Действительно! — с сарказмом.

— Отпустите… Я же не виновата ни в чём!

— Тихо, я сказал! — промакивает платком мои слёзы. — Ты у меня взяла оплату за услугу, которую не оказала. А это мошенничество, как минимум. А как максимум — воровство.

— А?..

— Деньги украла, говорю!

— Одолжила я!

— Вот как это теперь называется?… Класс!

А на скуле у него блестит след от моего поцелуя.

Опускает взгляд на голые ноги.

— Бестолковая! — рассерженно играет желваками. — Штаны лучше б украла.

Открывает мне дверь на сиденье рядом с собой. Из машины бьёт на меня горячим воздухом. Усаживает. Садится рядом. Оборачивается назад.

— Уснула, слава Богу… — громко выдыхает, устало протирая ладонями лицо.

Оборачиваюсь тоже. Булочка спит в детском креслице.

Он выкручивает чуть громче звук радио.

Сидеть очень неудобно, закованные руки не дают опереться спиной на сиденье.

Наклоняется, расстегивая мне сапоги.

— Что Вы делаете?! — шепчу я растерянно.

— А какие версии? — ворчливо.

Снимает их и подхватывая под колени, рывком дёргает ноги вверх, разворачивая меня на сиденье. Ставит мои ступни себе на бёдра. Я упираюсь спиной в дверцу.

Версий у меня немного!

Нагло ведёт руками по ногам вверх.

— Не трогайте!

— Тихо! — зло оскаливается.

Его пальцы ощущаются на коже, словно она под анестезией.

— Трындец! — ныряет руками под мою задравшуюся юбочку.

— Не надо! — умоляю его, зажимаясь.

Но его ладони быстро и грубо продолжают скользить по мне. Высоко и нескромно.

— Хватит… Не надо, пожалуйста, — испуганно шепчу, заливаясь краской.

Скрещивая щиколотки, подтягиваю к себе колени.

Руки замирают на мгновение. Взгляд медленно двигается по моим ногам под юбку.

Представляю какой там вид!

Ресницы его заторможенно смыкаются и словно с трудом распахиваются вновь. Взгляд стекленеет…

Зажмуриваюсь и дышу, мне кажется, так громко, что слышно даже на фоне музыки.

Или он так дышит…

Сжимая мои щиколотки тянет обратно.

Со связанными руками особенно не посопротивляешься. Но я неуверенно дергаюсь, отталкиваясь от него пятками.

Взгляд мой скользит ему в пах. И мне мерещится, что Питбуль неровно дышит к моей задранной юбке.

Гневно хмурюсь. Встречаемся взглядами.

— Только попробуй дернуться, — предупреждающе качает головой. — Выхватишь.

И я просто всхлипываю, кусая губы и ощущая, как хозяйничают его ладони на моих бёдрах, грубо скользя по ним.

— Больно? — строго.

Что?..

Первый шок отпускает, и я понимаю, что он не пристаёт, а пытается растереть мои ноги.

— Ася…

Мотаю отрицательно головой. Не больно. А может, я просто так перепугалась, что не чувствую ничего.

— А так? — давит пальцами повыше колен.

Там остаются белые пятна. Отрицательно качаю головой.

— Очень плохо.

Отпускает мои ноги. Подтягиваю их быстрей под себя, садясь на колени.

— Что делать-то с тобой? — озадаченно. — В баню, короче, поехали…

— Какую баню?

— К бандиту.

Это вот тому, что просил меня отдать?!

— У него отличная баня.

Господи…

Ведя машину, говорит по телефону.

— Гера, привет. С просьбой я. Девчонка тут у меня отмороженная. Во всю голову, да, — усмешка.

— Сам такой… — кошусь на него.

— Ага. Та самая. Нам бы в баньку. Отлупить бы её там, как следует! — бросает на меня мстительный взгляд. — А то, боюсь, иначе не отогрею. И потеряем стратегически важные органы. Можешь устроить? Спасибо, сейчас будем.

Обессиленно ложусь щекой на спинку сиденья.

"Отлупить…" Гад. А я ещё его целовала…

Богдан

Гера радушно накрывает круглый дубовый стол в предбаннике. У него здесь всё душевно и раритетно — самовар, венички, варенье малиновое и кружечки с позолотой. В торец печи, который выходит в предбанник встроено тёмное жаропрочное стекло. За ним бодро пляшут языки пламени.

Уложив на диван спящую Аришу, двигаю к стеклу кресло.

— Садись, — киваю испуганной Снегурке. — Грейся.

Это правильно, что испуганная. Бежать в её случае — последнее дело. Примут в СИЗО, оттуда я её уже никак не выскребу. У меня таких полномочий нет.

Гера протягивает ей кружечку чая.

— Что ж ты так? — бросает взгляд на голые коленки. — Ну ладно, Вы грейтесь, я позже зайду.

Раздеваю Аришу. Стягивая шапку, замечаю пятна на лице. Что за?.. Веду пальцем. Помада? Приглядываюсь. Не просто помада. Отпечатки губ. Бледно-розовой помадой с блесками.

Она, конечно, ей балуется иногда, но саму себя в лоб не поцелуешь!

В груди скребёт от сомнительных чувств. Потому что я помню такие поцелуи на лице дочери. И мне кажется, они были сделаны даже этой же помадой. Марина иногда её чмокала.

Подхожу сзади к Агнии, подхватывая её за подбородок задираю лицо вверх. Помады уже нет. Но блеск на губах ещё остался. Стойкий, жесть просто! Помню, как психовал, стирая его с губ перед тем, как идти на работу.

Агния растерянно хлопает на меня глазами, глядя снизу-вверх. А мне хочется в лицо ей прорычать, чтобы не смела целовать моего ребёнка. Это не Марина, капитан, окстись! Но я зол…

— Раздевайся и давай в парилку, — сдержанно распоряжаюсь я.

Сажусь рядом с дочкой. Снимаю сапожки. Зачем Синица сделала это? Спроси, Касьянов, ты же не немой. Но спрашивать я не хочу.

Сделала и сделала… Может, прониклась, утешить хотела хоть как-то с утра, когда проснётся. Играла же с ней, книжки читала… Чего злиться на неё?

Это я не на неё. На бывшую. Потому что все эти ее поцелуйчики оказались дешевкой, а не проявлением любви. И меня от них корёжит.

Выдыхаю. Эти поцелуйчики — не её. Посторонней девочки. Которая сделала их в порыве чувств к моему ребенку. Нет повода для бешенства. Никакого.