– Отпустите мое горло или я швырну на вас этогоараба, – спокойно произнес я, сравнивая каштановый цвет ее волос спунцово-оранжевым цветом неба над нею. – Он, между прочим, очень тяжелый.

Затем, секундой раньше, чем отпустить, она усилила хватку,причем намного сильнее, чем мгновение назад, но я знал, что это шутка. Черезмгновение она опять оказалась рядом с Миштиго, и мы двинулись в путь.

Что ж, женщины никогда не дают мне пощечин, потому что явсегда успеваю подставить лицо нужной щекой, а они боятся лишая. Поэтому, какмне кажется, им остается единственное – слегка придушить меня.

– Ужасающе интересно, – сказала «РыжийПарик». – Очень непривычное ощущение. Будто внутри меня что-то танцеваловместе с ними. Странное ощущение. Я, по сути дела, не люблю танцы – какогоугодно рода…

– Что у вас за акцент? – прервал я ее. –Никак не могу определить, какой местности он соответствует.

– Сама не знаю, – засмеялась она. – Я внекотором роде франко-ирландского происхождения. Жила на Гебридах, потом вАвстралии, Японии…

Гассан застонал и напряг свои мышцы. Я ощутил резкую боль вплече.

Я усадил араба у порога какого-то дома и стал вытряхивать изнего различные орудия его ремесла. Здесь были два метательных ножа, еще одинкинжал с тяжелой рукояткой, длинный охотничий нож с зазубренным лезвием,шнурки-удавки и небольшая металлическая коробка, содержавшая различные порошкии пузырьки с жидкостями, которую я опасался проверить. Мне очень понравиласьострая свайка, и я оставил ее себе…

***

На следующий день – вернее, вечер – я поил старого Фила,чтобы прихватить его с собой, намереваясь использовать его в качестве оплаты задопущение в свиту Дос Сантоса, в «Рояле». Рэдпол все еще относился к нему спочтением, считая Фила чем-то вроде второго Оума Нэйка, сторонника возврата кстарому, хотя Фил начал убеждать в своей непричастности к этому движению ещеполвека назад, когда напустил на себя мистицизм и респектабельность.

В то время как его «Зов Земли» – по всей вероятности, лучшееиз всего, что он написал – гремел по всей матушке-Земле, увидели свет несколькостатей о Возвращении, что помогло вызвать именно то волнение, которое я самхотел начать.

Сейчас он может сколько угодно отрекаться, но тогда онявился возмутителем спокойствия, и я уверен, что Фил и сейчас с удовольствиемвернулся бы к своей прежней идее.

Кроме того, мне нужен предлог: я хотел бы посмотреть, какчувствует себя Гассан после прискорбной взбучки, которую он получил на«хоупфере».

На самом же деле я жаждал получить возможность переговоритьс арабом и выяснить, что он соблаговолит – если только найдет нужным –рассказать мне о своем последнем поручении.

Идти от здания Управления до «Рояля» было совсем немного. Унас с Филом ушло семь минут неспешного шага.

– Вы закончили писать элегию в мою честь? –спросил я.

– Я все время работаю над ней.

– Вы повторяете это добрых двадцать лет. Мне хотелосьбы, чтобы вы поспешили, потому что я боюсь, что не смогу прочесть ее.

– Я бы мог показать другие отличные вещи: посвященныеЛореллу, Джорджу, даже одну в честь Дос Сантоса. У меня есть множествознаменитых имен. Ваше же для меня представляет проблему.

– Почему?

– Мне хочется, чтобы она была современной. Вы же нестоите на месте.

Все время что-то делаете, меняетесь…

– Вы не одобряете этого?

– У большинства людей хватает благоразумия совершитьчто-либо в течение первой половины своей жизни и остановиться на достигнутом.Элегия в их честь не представляет особых хлопот. У меня их полным-полно. Но я опасаюсь,что ваша элегия будет совершенно не соответствовать вашему облику на тотмомент, когда она будет закончена. Такая работа меня не устраивает. Япредпочитаю обдумывать тему на протяжении многих лет, тщательно взвешивая всестороны человеческой индивидуальности, не подгоняя себя. Вы – люди, чья жизньподобна песне – вызываете у меня тревогу. Я считаю, что вы пытаетесь вынудитьменя написать о вас нечто эпическое, а я становлюсь слишком стар для этого.Иногда я что-то упускаю.

– Я полагаю, что вы становитесь несправедливым, –сказал я ему. Другим уже посчастливилось прочитать оды в их честь, а на моюдолю осталась лишь пара эпиграмм.

– Могу вам сказать, что я совсем скоро закончу элегию ввашу честь. И постараюсь своевременно прислать вам экземпляр.

– О! А откуда у вас такое предчувствие?

– Разве можно определить источник вдохновения?

– И все-таки расскажите…

– Это пришло мне в голову, когда я размышлял. Я тогдасоставлял элегию для одного веганца – просто, разумеется, чтобы поупражняться.И вот тут я понял, что думаю о том, как скоро закончу элегию в честьгрека. – Он на мгновение задумался. – Представьте себе чистоумозрительно: двух разных людей, каждый из которых выше другого, пытаютсясравнить друг с другом.

– Это можно сделать, если я встану перед зеркалом ибуду переминаться с ноги на ногу. У меня одна нога короче другой. Так что ямогу себе представить… И что же из этого?

– Ничего. У вас совершенно иной подход к проблеме.

– Это культурная традиция, от которой мне никак неизбавиться.

Вспомните узлы, лошадей – Горашиб, Трою. Понимаете?Коварство и хитрость у нас в крови.

Десяток шагов он молчал.

– Так что же: орел или решка? – спросил я у негонаконец.

– Простите?

– Это загадка калликанзаридов. Выбирайте!

– Решка!

– Не правильно.

– А если бы я сказал «орел»?

– Хо-хо. У вас был только один шанс. Правильный ответ –тот, который угоден калликанзариду. Вы проиграли бы в любом случае.

– В этом есть определенный произвол, не так ли?

– Именно таковы калликанзариды. Это скорее греческое,чем восточное искусство утонченного коварства. И оно не такое загадочное,потому что наша жизнь часто зависит от ответа, а калликанзариды, как правило,желают, чтобы противник проиграл.

– Почему?

– Спросите у следующего калликанзарида, котороговстретите. Если только такая возможность вам еще предоставится.

Мы вышли на нужный нам перекресток.