– Значит так! Боржоми сюда, тарелки поменять, пепельницу обновить, через два разлива «Гленфиддик» закончится, принеси новый лед из морозилки, обязательно лед принеси из розовой ванночки, он с клюквой, сыр нарежь, ты что не видишь, что он заканчивается. Быстро, пулеметом, тушканчиком… ха-ха-ха!

Вадим улыбался вместе с Боней Карловичем Наполеоном на его фартуке, глядя на жену, а затем на Надежду. Он остро осознал фразу – «У каждого есть свой Аустерлиц и свой Ватерлоо». Результаты двух великих битв – выигранной и проигранной, соединились вместе в его сознании. Он улыбнулся еще шире Наполеона и, встретившись с полным пониманием и сочувствием в глазах Надежды, удалился на кухню. В комнате его жена ощутила новые уши в старой аудитории и информационный отдел – возглавляемый Ирэн в бизнес-центре продолжил свою работу под парами локомотивного алкогольного депо.

– …Я ему говорю, не обязательно видеть всю лестницу, чтобы вступить на первую ступеньку, гребаный мир волнует только один вопрос, что он может от тебя получить, иначе тебя выставят на мороз. Обществу что-то всегда нужно от меня и от вас и не нужно меряться упругостью кожи и змеиной изворотливостью. У него была какая-то странная реакция на меня, он то ли в меня сразу влюбился без памяти, либо он начинающий имбецил. Он знает, что пришел ко мне по звонку сверху, по протеже, по наклону моей юбки в сторону начальства и сидел, тихо улыбаясь и поглядывая на мои колени. Я смотрю на него и думаю, даже если твой член больше моего представления о нем, все равно меня интересует чистота внутреннего навоза у тебя внутри. Вы знаете – как тяжело разговаривать с молчунами: сидит, сука, раздевает меня взглядом и молчит, а я ему про показатели за второй квартал… так работать нельзя, так работать могу только я, в том высотном болоте. А он смотрит так, как будто хочет погладить мой живот, сволочь! Ха-ха-ха! – они рассмеялись, имея в четырех женских головах совершенно разное отношение к услышанному. – Я ему выкладываю фруктовую метафору из Библии от Матфея: «Каждое дерево, не дающее хороших плодов, следует срубить и сжечь!» А он улыбается и говорит: «Сожгите меня сегодня вечером!», встает и уходит во время начавшегося рабочего дня. Просто какое-то наваждение! У него под воротом белой рубахи было три кровавых засоса… Он знал, что я их вижу, он их демонстрировал, неугомонный наглец! Так работать невозможно…

Повествование перешло на уровень шепота, пробиваемого смехом и удивлениями. Им было интересно. Вадим облизывал губы от размазни любимого холодного кефира и смотрел на падающий снег, снег своего очищения. Ленты ее слов печатались в голове, отдаваясь звуками невидимой машинки в самом горле. Ему казалось, что, несмотря на разговор шепотом в комнате, он все равно слышит ее слова. Он испытывал восторг, восторг победы своего расчета. Город все так же стоял без истерики, поглядывая на Вадима сквозь кухонное окно, и давал ему Надежду, ту самую, которая слушала чужой шепот! Под левым ребром заработала железа, он скривился от болезненного ощущения и допил кефир до самого донышка. В комнате прошла волна нового хохота – от подробностей встречи с новым галантерейным принцем. Им было интересно и весело… им было… им было…

Вадим быстро повернул налево и взглядом нашел гостиницу. Она находилась в старинном особняке, какого-то богатого парня ранних времен. За окнами гостиницы белели красивые портьеры, а у входа стоял улыбчивый черный человек в белых перчатках.

– Привет, дружище! – громко произнес Вадим по-английски, глядя в глаза черному человеку.

– Доброе утро, сэр! – прозвучал веселый и почтительный ответ.

Швейцар распахнул тяжелую дверь, из которой повеяло запахом «Мальборо», уютом ковров и английской речью. Вадим подошел к стойке и стал позади французской старушки, у которой в глазах было написано, что она поднимала большой градус в былые времена в своей развеселой жизни. Кокетливо улыбнувшись Вадиму, она повернулась к администратору и медленным и певучим французским языком что-то спросила. Получив ответ, она поправила бриллиантовый блеск на своем худом запястье и медленно пошла на выход.

– Слушаю вас, сэр! – быстро отреагировал улыбчивый и чистый администратор.

– Доброе утро! Я ищу Надежду Пригожину, она живет здесь со вчерашнего дня! – ответил Вадим.

– Момент, сэр! Так и есть, Надежда Пригожина, номер 209! Но, к сожалению, сэр, сейчас в номере ее нет! Она оставила это письмо для мистера Вадима!

– Я и есть Вадим! – он раскрыл свой паспорт и показал администратору.

– Пожалуйста, сэр! Письмо для вас!

Вадим раскрыл небольшой подарочный конверт и прочитал внутри: «Обернись!»

Он быстро обернулся и увидел Надежду, протягивающую к нему свои руки! В кармане его пальто тлел уголек совсем чужого московского звонка. Где-то далеко в Москве, на белом подоконнике огромной кухни, рядом с толстым пасмурным кактусом все так же стоял старинный японский магнитофон «Шарп 555» и настоящий волшебник с длинными волосами и романтическим взором пел песню «Пристань твоей надежды»…

Чем же это объяснить? Ее опять тошнило, как три года назад. Тошнота была какая-то гадкая, сформировавшаяся где-то посередине грудной клетки. Не в животе, не под солнечным сплетением, не в глубине желудка, а где-то в груди, где ее в помине не должно быть. Чертовы доктора разводили руками и как всегда умничали и мололи всякую ахинею. Причем каждый доктор уходил в какие-то витиеватые дебри, иногда заблудившись в них сам. Но пафоса и самолюбования было много – это у них уже в привычке. Наверное, так влияет на мозг запах эфира, вместо горного воздуха озера Рица. Власть над чужими телами, больными и здоровыми, кружит голову медленно, с годами засасывая в «мыслесос» безразличия и конвейерной работы. Уколы, таблетки, вездесущая кровь, флюорография, вопросы, капельницы, анализы, операции, деньги, деньги, безразличие… «Пациент, вы обречены! Пойдите прочь!» Ей ходить в больницу уже надоело, высиживать в очередях, чтобы снова ловить оценивающе грязный взгляд на своих ровных ногах прыщавого выродка в несвежем халате и с усиками залетного шансонье. Больница стучала в висках словом «боль», а не курортом в Ницце! Пустая трата времени и не больше. Тошнило как-то странно, перекатывая что-то внутри. Импульсы страха, как прибрежные волны, притрагивались к сердцу, будоража все тело. Она чего-то боялась, но объяснить, чего именно, не могла никогда. Страшная интуиция стучалась в хрустальные перегородки мозга, навевая тревогу и еще черт-те что. Хотелось ясности, как и всем, хотелось счастливой ясности.

Сигаретный выброс медленно уплывал вверх. Причудливые драконы сизого дыма рисовали расплывчатые картины, которые она старалась прочитать как короткий фильм. Но фильм был непонятен, потому что режиссером был воздух. Привкус от сигарет поменялся как-то сразу, усиливая боль и тошноту внутри. Во рту сигналил дискомфорт и какой-то мусорный запах, хотелось сплюнуть с балкона в пространство.