«Нет… жи-з-ни бе-з н-ее те-бе… ты… мо-ж-е-шь… ее… в-с-т-ре-ти-ть… и… с-не-й… бы-ть… на-в-с-е-гд-а… я-ст-у-ч-у бе-з н-ее… т-я-ж-е-ло… м-ы… л-ю-б-и-м… т-ы… и… я… не… бо-й-ся… с-тр-а-д-а-ть».

Сердце кололо с правильными информативными промежутками, профессионально выводя буквы в слова. Наливая очередной бокал, он думал над словами собственного сердца. «Оказывается, оно еще живое! Моей любимой нет, а мое сердце все еще живое? Это что за сердце такое? Нет ее и сердца моего нет! Так… просто насос из мышцы… говорящий мышечный насос, мой единственный и любящий ее всем своим существом… Разве так бывает? Бывает, я же есть, я есть? Я был!» Нож, сделанный в Швейцарии, с крестиком на боку, не давал покоя. Он всем своим видом орал напиться и перерезать себе вены! «Зачем тебе вены, если нет ее и больше никогда не будет!» Он взял нож и швырнул его под кровать, плохо подумав о тех, кто его сделал. Он посмотрел на бутылку и ощутил жажду сухой воды, во рту стало сухо и тоскливо от отсутствия ее голоса, звонкого и меняющего мысли на лучшее. Ее голос… мелодия сердца, качающего кровь в эти ритмы, ритмы ее мелодики. Жуткая тоска не отпускала, вцепившись в сознание и расплавляя там свой изуверский металл безнадежности. «Трагедия в том, что каждый трагичен. И ты трагичен, потому что ты каждый… каждый… каждый» – разрывалось эхо коричневой тоски. «Ты просто попал в искривление судьбы! – орала тоска с вежливостью стриптизерши. «Соединение сердец… старинное приспособленье…» – где-то пел телевизор. Фотографии лежали тихо на столе, вглядываясь в его лицо, уже одернутое одиночеством. Они сравнивали его улыбку и застывшие движения на их спинах, они видели его страдания и не осуждали его за разрушенный мир, они слышали его пульс и его территорию одиночества. Они видели все и молчали, потому что были одиноки, как он, охраняя кусочки его визуальной памяти на цветной бумаге.

«Я, кажется, пьян!» – мелькало в голове. И кто-то толкнул подойти к вазе, толкнул исподтишка… «Я остаюсь здесь, а ты ушла… Бросила меня на ничтожное существование? Я не хочу без тебя существовать, я не хочу, не хочу, не хо… Он смахнул вазу рукой и, заметив искренний укор ромашки, услышал громкий звук удара вазы о пол. Внимательно присмотревшись на разбросанные цветы, он посмотрел на осколки стекла и изменился в лице. На полу лежало осколков намного больше, чем была сама ваза! Из этих осколков можно было бы собрать четыре вазы, а не одну.

– Не нужно мне урока смирения! Я любил ее! Нет, я люблю ее и сейчас! Никакого прошлого… Я люблю ее! Она рядом! – громко сказал он в никуда.

– Чушь! – кто-то ответил громко. – Ее нет! Ты есть! Вот тебе и разница! Хочешь соединиться с ней? Я могу это устроить! – не унимался странный, ласковый и сочувствующий голос, откуда-то совсем рядом.

– Помоги! Мне все равно! – шатаясь ответил он, не удивляясь услышанному.

– Ты стонешь здесь, как ржавый корабль в доке! Мне тебя не жалко! Ты любишь, ты любим! Ты болен! Вы оба больны! Она там, ты здесь! Вот тебе и любовь! Осторожней нужно быть, приятель!

– Где… она там???

– Там – это там!.. Хочешь ее увидеть?

– Хочу! Всегда хочу! Навсегда хочу! – быстро отвечал он, разглядывая осколки многих ваз, недоумевая откуда столько стекла.

– Ну это истина, что ты хочешь быть с ней, и не надо ходить по воде, чтобы поверить в это навсегда! Надо же, дали вам такую любовь, которую не дают многим уже давно… так… кухня, дети, отпуск, копейки, кастрюли, дожди… Это маскировка… Сказать в этом мире «Я тебя люблю!» – это смешное клише! А кто-то сказал выше? Не-а! Даже поэты? Все у вас как у всех… Одним словом – пустое счастье в клетке слов и дел…

– Мне жизнь как будущее без конца не нужна! – уверенно ответил он, вглядываясь в потолок, откуда шел голос.

– Умница! Я тебе ее и не предлагаю! – убаюкивал голос. – Твои слова и порождают сомнения! Ты понимаешь меня?

– Конечно понимаю! Но к ликвидации любви я не готов! И никогда не буду готов! Она моя! Мне тяжело без нее! И время меня не отпустит забыть и отречься.

– Ты уверен? – спросил учтиво вежливый голос.

– Да!

– Не вижу энтузиазма перед встречей с любимой! У тебя лицо как у нищего пианиста в грязном переходе! – хохотал голос. – Ты принял решение с твоими кожаными мозгами?

– Я принял! – ответил он и налил в бокал янтарную жидкость.

– Ну тогда допивай французское кофе своей жизни с искусственным дождем и пошли на балкон! – вкрадчиво шепнул голос. – Ты достаточно уже «заэликсирил» свои нервы и переживания для того, чтобы выдержать свой последний отрезок пути.

Открыв балкон на семнадцатом этаже, он посмотрел в утреннее небо. Там завывал теплый ветер, поднимаясь наверх и быстро спускаясь вниз. Солнце слепило, как огромный источник света.

– Неба всегда хватает всем, потому что никто не умеет летать, и в небе очень скучно! А ты уверен, что я с ней увижусь? – спросил он, уже стоя на краю и держась за перила.

– Запомни на всю свою оставшуюся жизнь! Когда заканчивается фильм, пленка еще не заканчивается! Я делаю это ради твоей любви, ты делаешь это ради своей единственной любви! Все ради любви, великой, настоящей, правдивой и всепоглощающей! Было бы это все фальшивым, я не пришел бы к тебе! Ступай! Она ждет тебя!

Он быстро прыгнул с балкона, не раздумывая и не сомневаясь ни на миг! Он прыгнул и полетел, на встречу со своей единственной любовью. Слишком долго они не виделись!..

…Она лежала у него на плече, когда он дернулся всем телом и изогнулся в кровати… Его лицо было залито слезами, а сердце колотилось, как единственная радиостанция на внезапном приеме… та самая – настоящая радиостанция любви…

– Мой милый! Что с тобой? Что-то приснилось плохое? – она держала его небритые щеки в своих руках и старалась разбудить.

– Он открыл глаза, взглянул на нее и понял, что он счастлив… счастлив на их короткое Навсегда!