- Ленинградская школа - это хорошо, - сказал он. - До вас у нас была одна врач из Ленинграда, Саша Белова; больные на нее просто молились. Правда, в диагностике она была не столь сильна, да и характер у нее был не то чтоб очень… Ну, да что о ней говорить, - тяжело вздохнул он, видимо, не желая пускаться в неинтересные молоденькой ординаторше воспоминания. Знал бы он, кем приходится эта Белова его новой сотруднице!

Алексей Константинович за десять минут ввел меня в курс моих новых обязанностей, а затем спросил:

- Сейчас у нас время отпускное, а пациенты все поступают; если я вам дам двадцать больных, справитесь?

- Не знаю… - я действительно растерялась; я чувствовала себя как щенок, которого схватили за шиворот и бросили на середину реки: плыви, Лида! Ты, кажется, хотела самостоятельности - и ты это получила. Из рассказов сестры я знала, что пятнадцать пациентов - это тот предел, при котором еще как-то можно реально уделять внимание каждому больному.

И я справилась. Косолапов все-таки пожалел меня, и я входила в курс дела постепенно, а так как по природе своей я человек собранный и неленивый, то мне удалось не ударить лицом в грязь. Но, принимая пациентов, разговаривая с ними по душам, назначая лечение, я испытывала двойственное чувство: как будто компьютер в моей голове во время беседы щелкает, отыскивая нужные варианты, и ставит диагноз, а мой голос звучит ласково и сочувственно, почти как голос старшей сестры, и я стараюсь действительно вникнуть в проблемы моего визави, чего я никогда не делала на родной кафедре.

Но, конечно, я при этом не забывала про Алю. Однако расспрашивать о ней в лоб я не хотела - тем более, что никто из персонала не знал, что мы с ней сестры. Как-то раз мне удалось отловить Косолапова между заседанием комиссии и лекцией для слушателей платных психологических курсов и разговорить на интересующую меня тему. К моему разочарованию, выяснилось, что он работал вместе с Алей (коллеги звали ее Сашей) только один год - а потом ушел в Институт Склифосовского и только недавно вернулся сюда, уже в ранге заведующего. Увы, очень мало осталось сотрудников, которые помнили бы Александру, и еще меньше тех, кто находился рядом с ней в ее последние дни. Многие в перестроечные времена уехали в Израиль. Светловолосая психологиня основала свою фирму в Америке. Оставалась Алина Сергеевна Сенина, седоволосая красавица, старший научный сотрудник Центра, которой Аля восхищалась - в ней было все, чего не хватало Але: стать, внешность, уверенность в себе, умение поставить на место кого угодно.

В дневнике о Сениной не упоминалось - значит, Аля познакомилась с ней позже. Но, увы, Алина Сергеевна тоже ушла в отпуск, и я рассчитывала познакомиться с ней поближе уже осенью.

Все врачи с пятого этажа во время ремонта разбежались кто куда, и теперь там, как и на третьем, работали новые сотрудники - молодые честолюбивые психиатры, со многими несомненными достоинствами; но в моих глазах у них у всех был один существенный недостаток: они не знали Алю.

Из сестер на третьем этаже работала Ира Милославская - та самая Ирина М. из Алиного дневника. Лет тридцати шести, с круглым улыбчивым лицом, она была очень привлекательна, и, несмотря на хрупкую фигуру и маленький рост, больные ее слушались с полуслова; чувствовалось, что она справится не только с бьющейся в припадке истеричкой, но и с настоящим возбужденным сумасшедшим - такая в ней ощущалась внутренняя сила. Мне трудно было себе представить, что она могла плакать, нарвавшись на домогательства шефа, но ведь это было двенадцать лет назад…

Ирина могла бы считаться лучшей сестрой отделения, если бы не было Клавы - высокой большой женщины с гривой темных, не поддающихся седине и возрасту волос и внимательным взглядом из-за стекол очков. Я легко могла бы представить себе Клавдию Петровну в военном госпитале - но она была бы там не ангелом милосердия, скрашивающим своим присутствием последние часы обреченных и приносящим утешение, нет - она бы до последнего тормошила умирающих, стараясь удержать их на этом свете. Я никогда, ни у кого не видела такого сочетания доброты и энергии. Поэтому я совершенно не удивилась, когда как-то во время ночного дежурства она рассказала мне, что была мобилизована в свое время на борьбу с чумой и год провела в Средней Азии на казарменном положении - просто не могла ее миновать война, а чума - это враг под стать моджахедам…

Остальные сестры были почти все совсем молодые и никак не могли застать Алю, за исключением пожилой Нюси, полной женщины с вечно поджатыми губами и родинкой на подбородке. Ее не любили ни врачи, ни больные, хотя никаких претензий ей предъявить было нельзя - ну как можно придраться к брошенному на тебя оценивающе-осуждающему взгляду и ехидному замечанию, невзначай оброненному за твоей спиной? Она была мне неприятна, но я понимала, что именно от нее я могла бы получить самые ценные сведения - такие женщины обычно являются просто кладезем разных сплетен и слухов (взять хотя бы тетю Сашу). Но как мне ее расспросить, не вызвав у нее подозрений - иначе сплетни пойдут уже обо мне? И вообще, что именно я хочу узнать и какие мне задавать вопросы, чтобы получить те крупицы информации, которые могут помочь мне в моих поисках?

Чтобы понять это и уложить как следует в голове, мне просто необходимо было с кем-то посоветоваться. Само собой разумеется, этим кем-то мог быть только мой двоюродный брат - ближе него у меня в Москве никого не было - и разумнее тоже.

* * *

В ближайшую субботу прямо с утра я отправилась к тете Лене. Я была уверена, что Вахтанг окажется дома: сборы к отъезду в Америку шли полным ходом. Уже в прихожей их старой квартиры в самом центре, на Тверской, я споткнулась о какой-то тюк и чуть не полетела. Впрочем, я так и не поняла, споткнулась ли я сама или под ноги мне бросился Гришка, их доберман, в приветственном раже. Во всяком случае, к тому моменту, как я выпрямилась, я была уже облизана с головы до ног.

Вахтанг смеялся, оттаскивая от меня пса за ошейник. Почему-то Гриша, которого я помнила еще щеночком в огромном веерном воротнике и с заклеенными пластырем ушками, считал меня членом семьи, хоть я и жила в другом городе.

С трудом отделавшись от нахального Григория (на самом деле он был граф Грей фон Молино-и-Медина - и еще много-много разных других имен, свидетельствовавших о знатности и древности его рода), я наконец смогла утащить Вахтанга в дальнюю комнату и серьезно с ним поговорить. Я поделилась с ним своими предположениями, но он предпочел превратить мои подозрения в шутку - или мне так сначала показалось:

- Значит, маленькая сестричка решила сыграть роль Великого Детектива?

- Вато, я не шучу. Если бы ты сам прочитал ее дневник, ты понял бы, что на самоубийство ее могли толкнуть только чрезвычайные обстоятельства.

- Какие такие чрезвычайные обстоятельства?

- Не знаю… Например, если бы она смертельно влюбилась и ее не просто бы бросили, но предали… Или если бы на нее возложили вину за гибель больного, а она не смогла бы оправдаться. Этот Сучков, заведующий отделением, кажется мне очень подозрительным типом - судя и по Алиным записям, и по впечатлениям моих родителей. Он ее терпеть не мог и вполне был способен ее подставить.