Смотреть на всю эту трубковую атрибутику было страшно и мне самой, а посторонним людям так тем более. Ко мне в больницу приходили только самые близкие, в том числе две мои подруги, одна – та самая, первая узнавшая о болезни. Впервые зайдя в палату, она под каким-то предлогом ушла в ванную. Тогда я ничего не поняла, но мама потом призналась, что подруга заплакала, настолько ужасающий у меня был вид.

Я и не предполагала, что восстанавливаться после операции так тяжело. Но нужно было ехать обратно в Москву и продолжать курсы химиотерапии.

Мои хирурги делали все, чтобы поставить меня на ноги, в первую очередь, мой лечащий врач. Это, кстати, стало особым испытанием для нашей дружбы. Тяжело, когда тебя лечит твой близкий друг, хотя ему, наверное, было еще сложнее. Мы ругались каждый день, мне казалось, что он предвзято ко мне относится и слишком многого требует; он же считал, что спрашивать с меня как можно больше – это единственный способ скорее вернуть к жизни. Его коронной фразой-рекомендацией стало: «Жрать и ходить!» Ходить мне было очень-очень больно. Тогда прибавлялась вторая часть рекомендации: «Другие ходят и не жалуются, ты что, особенная?» Если честно, я до сих пор не понимаю, это он специально так говорил или кому-то в самом деле бывает не больно?!

После операции у меня было еще одно осложнение – кровь перестала сворачиваться. Все врачи были в шоке. Начались ежедневные переливания крови и плазмы, иногда до четырех раз в день. Капельницы начинались в 6 утра и заканчивались около 12 ночи; иногда я даже не просыпалась, когда медсестра их меняла. Мама дежурила у меня в палате круглосуточно, поскольку я просто была не в состоянии себя обслуживать.

Все это продолжалось 20 дней, пока мы не получили итоговые исследования, которые показали, что кровь пришла в норму. Мой друг впервые за много дней улыбался и говорил:

– Смотри! Смотри! Ты выжила! Собирайся, ты едешь в Москву!

Мы тогда смеялись, а через много месяцев он рассказал, как многие врачи говорили, что я вряд ли выживу: почти суточный гнойный перитонит, панкреатит, резекция 50 сантиметров кишечника и реконструкция ЖКТ, и все это на фоне лимфомы, химиотерапии и осложнений в виде пневмоторакса, низких лейкоцитов и крови, которая при малейшем порезе течет как вода. Мнение врачей в больнице касательно того, выживу ли я, тогда разделилось примерно 80 к 20 % не в мою пользу. Но шанс есть всегда. И я этому прямое доказательство.

Сейчас я понимаю, что, если бы мой друг тогда не приходил каждый день и не заставлял меня вставать, верить в то, что я поднимусь и пойду, не ругался, что я капризничаю, вряд ли я смогла бы уехать в Москву через эти 20 дней. Сейчас с гордостью можно утверждать, что он спас мою жизнь. Я вообще им очень горжусь, он в свои 26 лет взял на себя такую большую ответственность – мою жизнь. Многие мужчины в наше время боятся вообще каких-либо обязательств перед кем бы то ни было, а он ничего не испугался. Спасибо тебе в миллионный раз! Ты настоящий друг!

Узнавать, что ты болеешь, страшно. Страшно лежать после операции и не знать, что тебя ждет. Но еще страшнее, когда у тебя нет выбора, шанса бороться и выжить. Я всегда сравнивала свою болезнь с катастрофой: люди, которые погибают в авиаи автокатастрофах, зачастую не имеют ни единого шанса выжить, вопрос их жизни и смерти решается простым стечением обстоятельств, роковой случайностью.

По какому-то страшному року один из моих врачей погиб в авиакатастрофе в Ростове-на-Дону. Когда трагедия происходит так близко, язык не поворачивается что-то сказать и рука не поднимается что-то написать. Мне жаль, что у талантливого хирурга, который спасал жизни людей, даже не было возможности побороться за свою жизнь. Это невосполнимая потеря, в том числе для моей семьи.

Если у вас есть хотя бы один шанс из миллиона, используйте его, пожалуйста, хотя бы ради тех, кто этой возможности лишен.

P.S.

Шанс есть даже тогда, когда никто в вас не верит, когда кажется, что весь мир против вас. Этот шанс нужно уметь использовать, идти вперед, пусть медленно, даже спотыкаясь, но идти. Только вы сами решаете, получится у вас что-то или нет, жить вам или нет, быть счастливым или нет. Попробуйте разок не сдаться, если что-то идет не так, как вам бы того хотелось. сделайте еще одну попытку, если кажется, что все потеряно. Боритесь!

Как только мои анализы пришли в норму, я с родителями тут же уехала обратно в Москву. Поехали мы на машине, так чувствовалась какая-то самостоятельность, да и, если честно, плохо я представляла себе путешествие на поезде или самолете. Путь на машине от Ростова до Москвы занимает примерно 12 часов. Ехать было страшно, я боялась, что без переливаний крови мои показатели могут снова упасть. «Хочешь я дам тебе пару пакетов крови с собой?» – шутил мой друг.

Это еще были первые часы без обезболивающих – а только накануне отказ от обезболивающего еще в больнице привел к тому, что я проснулась под утро от боли во всем теле. В общем, поездка запомнилась тем, что было больно и страшно, я думала только о том, как бы поскорее доехать до больницы.

Когда мы добрались, я уже понимала, что опоздала на сдачу крови, на что моя врач сказала: «Ты сама главное приезжай, бог с ней, с этой кровью!»

Почему-то в тот раз мы не додумались попросить ни каталку, ни пропуска машины на территорию больницы, так что до своего отделения я дошла сама. Онкологическая больница – это целый городок с множеством корпусов, поликлиниками, есть даже зубная поликлиника и гостиница, в общем, площадь огромная. Как я выдержала такой путь, не знаю, думаю, только благодаря моему другу и его ежедневным убеждениям, что я могу и должна ходить.

В регистратуре врач на меня странно покосилась и спросила:

– А на твоем этаже вообще знают, что ты после операции?

– Да, конечно, знают, меня ждет мой врач сегодня…

Она написала в графе первичного осмотра «Кожные покровы серовато-белые», я даже чуть обиделась.

Поднимаясь в отделение, я была настроена сразу на начало химиотерапии. Мне казалось, что, если с кровью все в порядке, нечего и оттягивать. Так я своему врачу и заявила:

– Вы считаете, я готова начинать химиотерапию?

– Лена, какая химиотерапия, я вытащила тебя сюда, чтобы оценить твое состояние. Иди в палату – отдыхай, я приду позже.