В первый день мои вены бунтовали и не позволяли ставить никакие капельницы, надувались и краснели, поэтому на следующий день решено было установить катетер. Так как последняя установка катетера закончилась пневмотораксом, решено было в этот раз решать проблему в кабинете с тремя проекциями, где у врача в качестве помощи были приборы для проведения УЗИ и рентгена. Я не знаю, с чем именно это было связано, но установить катетер не получилось. В течение часа врач ставил иголки мне в ключицу и шею, было больно, и кровь из вен фонтанировала, но больше никакого результата не наблюдалось. Он звонил другим врачам:

– Подойдите, я не знаю, что делать. Мне нужна помощь!

Помощь второго врача оказалась так же бесполезна, катетер ставиться не хотел категорически, а у меня уже зуб на зуб не попадал от напряжения. Эта процедура считается операцией, которую проводят под местным наркозом, и видеть, как из твоей шеи бьет кровь ключом, не самое приятное зрелище.

– Я не буду больше тебя мучать, мы поставим тебе катетер в бедро.

Если бы я знала, что был такой вариант, то попросила о нем в первые пятнадцать минут операции. Выйдя из кабинета, я увидела на телефоне пропущенный вызов от своего лечащего врача:

– Лена, ты где? Ты вообще жива? Я уже боюсь тебя куда-то отпускать! – Установка катетера, по идее, длится около пятнадцати минут, а при помощи рентгена и УЗИ и вовсе минуты две.

– Мне не смогли поставить катетер под ключицу, поставили в бедро. Сейчас я поднимусь в отделение.

Меня сразу же отправили на очередные капельницы в реанимацию, все боялись повторного пневмоторакса, но меня больше пугала гематома на шее, которая образовалась за тот час мучений.

– Ты умница, я бы на твоем месте с ума сошла! У нас мужики плачут по любой мелочи. А ты держишься! Лена, ты герой, – подбодрила меня мой лечащий врач. Мы даже смеялись, и я не могу передать, как много для меня значили ее слова. Она подобное говорила редко, но всегда в нужный момент.

Мне сделали еще УЗИ, чтобы определить, не растет ли моя гематома на шее. В тот день меня посадили на внутривенное питание – круглосуточные капельницы еды, глюкозы и, кажется, кальция. От них тошнило и было в разы хуже, чем от химиотерапии. Три дня без еды сложно пережить психологически, но потом начинаешь привыкать.

С того дня меня начали называть в отделении «девочка-приключение».

Однажды в коридоре больницы маму поймал мой научный руководитель (он назначил мне лечащего врача):

– Она дышит? – это она про меня.

– Ну да, вроде она испугалась и крови столько было… – Мама не сразу поняла, с чем связан такой вопрос.

– Она дышит?!

– Да дышит, дышит она, – повторяла мама. Врач махнула рукой и ушла, а после меня все же отправили на рентген, для исключения пневмоторакса. Меня повезли на кровати и с четырьмя капельницами, ибо отключать их было нельзя, а идти с ними физически было слишком тяжело. Все обошлось, с легкими был порядок.

Потом еще много раз я слышала от своих врачей что-то вроде: «Я ухожу на выходные, прошу, будь аккуратна! Чтобы без сюрпризов!» Я была одним из тех пациентов, у которых кочка на кочке.

Из дневника

Я провела здесь почти весь день. Это коридор, диван и я. Просто я плохо себя чувствовала, и мне нужна была смена обстановки. Благодарю за вашу поддержку, добрые слова и, в особенности, комплименты. Мой Инстаграм – скорее о моем настрое и мыслях, а не о самом лечении. Если кому-то интересно почитать страсти лечения, увидеть пару фотографий неприятных процедур или меня серо-зеленого цвета, не ждите, такого не будет. Все это имеет место быть, и конечно, я не исключение. Такое состояние – норма, по определению не может быть хорошего самочувствия после химии и операций.

Каждый день моя химиотерапия откладывалась, а самочувствие не улучшалось, еду мой организм практически не воспринимал, и я стала заметно худеть – вес стремился к 40 килограммам. К тому времени о моей болезни знали еще очень немногие, рассказывать о ней окружающим я категорически не соглашалась. Почти перестала общаться со многими знакомыми, а бабушке врала, что уехала на работу в Москву. Я спала почти все время, потому что ни на что другое просто не хватало сил. Одновременно участились панические атаки, иногда, заснув, я резко просыпалась оттого, что вдруг переставала дышать.

Однажды я сильно простыла из-за своей неосторожности ровно в день начала химиотерапии, и курс перенесли почти на десять дней, а это очень тяжело принять.

– Лена, подумаешь, это всего несколько дней! – говорила мне подруга.

– Минимум неделя, ты не понимаешь…

Ежедневные откладывания химиотерапии[12] – это не просто «еще один день», это плюс один день пребывания в больнице, еще один день вне дома и один день ожидания, а потом уже неделя набежала; каждый такой день суммируется…

Невозможно высчитать точный срок лечения. Я планировала освободиться к Новому году, а в итоге еле-еле успела ко дню рождения, в марте. Вот и представьте себе, сколько было случаев, когда лечение «на каких-то несколько дней» откладывалось?

Я старалась держаться, но в какой-то момент сломалась. Я стала плакать, заводя любой разговор о лечении, мало того, что лишилась волос, так еще и моя излишняя худоба не лучшим образом отразилась на внешности.

– Я не могу смотреть на себя в зеркало! – жаловалась я своему лечащему врачу.

– Завесь зеркала! – она пыталась отшутиться, когда никакие другие разговоры не помогали.

К тому же я была абсолютно зависима от мамы: не могла ни встать с кровати, ни искупаться, ни приготовить себе поесть, ни преодолеть большое расстояние самостоятельно. Это психологически тяжело – в 25 лет не принадлежать самому себе, а каждое утро просыпаться и надеяться, что твое состояние изменится и врачи примут решение провести еще один курс химиотерапии. Но этого все не происходило, я понимала, что двигаюсь куда-то не туда. У меня началась депрессия.

– Лена, ты должна собраться, очень мало специалистов, которые действительно в силах тебе помочь. Я позову к тебе психолога, но ты должна разобраться сама в себе. Вытащи себя, я могу тебя вылечить, но не могу заставить тебя поверить в свои силы.