Еще одно воспоминание из тех времен, когда мои родители ибратья были живы. Мы пробираемся сквозь какие-то заросли, под ногами старшегобрата чавкает грязь, а я сижу у него на закорках и верчу головой. За нами следв след идет Толик, обливаясь потом, тащит Вику, за ним Кешка с Настей наплечах. Замыкает шествие мой брат Рамон, он на два года младше Георгия,которого дома звали Хорхе. Мою бабку вывезли в конце тридцатых из Испании, гдевовсю шла гражданская война. Вместе с тремя десятками других испанских детишекона с сестрой оказалась в детском доме в городе, где через много лет послеэтого родилась я. Бабке было восемь лет, сестре четырнадцать. Наверное, своюродину бабушка совсем не помнила, и когда после смерти Франко многие из тех испанцев,что оказались в Союзе, стали возвращаться домой, ей это и в голову не пришло.Россия стала для нее второй родиной. И все-таки та, первая, не была забыта. Исироты, оказавшиеся здесь, всю жизнь инстинктивно тянулись друг к другу,сохраняя свой язык и те немногие воспоминания, что у них остались.Неудивительно, что бабка вышла замуж за своего соотечественника, одного из тех,с кем оказалась в детском доме. И ее сестра, а потом через много лет иплемянница тоже вышли замуж за испанцев. Правда, будущий муж племянницы былиспанцем только наполовину, он приехал сюда из другого города, где в тридцатыхгодах оказалась его мать, такая же сирота, как и моя бабка. Бабушка умерла вгод моего рождения, дед еще раньше. Дядя Лева рассказывал, что в нашем домепостоянно бывали гости, те самые дети-испанцы, а потом и их дети, и нелегкобыло разобраться, где родственники, а где просто друзья. Бабкин гостеприимныйдом стал для многих родным домом, тем самым, которого их лишили в детстве.Однако моя мама вышла замуж не за соотечественника, а за поволжского немца. Егопредки попали в Россию еще во времена Екатерины, так что к моим испанскимкорням и имени Изабелла прибавилась немецкая фамилия. После гибели родителеймоим единственным близким родственником был родной брат отца, дядя Лева. Своейсемьи у него не было, отдавать меня в детский дом он решительно не хотел изабрал к себе. Вскоре после этого нас разыскала испанская родня бабки, окоторой дядя Лева ничего до той поры не слышал. Они предложили свою помощь, идядя принял ее с радостью. Моя испанская тетка оказалась бездетной, они с мужемхотели меня удочерить, этому дядя Лева воспротивился, но два месяца в году яобязательно провожу у них.

После окончания школы, когда встал вопрос, где мне учиться,тетка рассчитывала, что я все-таки приеду к ним, однако я выбрала Питер. Это ееогорчило и даже, по-моему, обидело. Но вслух она обид не высказывала. В семьепри жизни родителей говорили на испанском, оба моих брата учились в испанскойшколе, которая была в нашем городе, отец против этого не возражал, правда, ввелв обиход еще и немецкий. Наверное, я была забавным ребенком, с одинаковойлегкостью болтала на трех языках, а на вопрос о национальности бойко отвечала,что я русская, вызывая хохот родителей. Русскими были мои подруги, а мне важнобыло знать, что я такая же, как они, и я временами сокрушалась, почему менязовут Изабелла Корн, а не Настя Иванова, к примеру. Зато в школьные годы моязамысловатая родословная, а также имя вкупе с фамилией стали предметом завистимногих одноклассниц.

В семь лет дядя Лева определил меня в испанскую школу, иНастя с Викой, не пожелавшие расставаться со мной, отправились туда же, хотя ихродители предпочли бы, наверное, английскую. Но обе ревели так отчаянно, чтосумели настоять на своем. Толик с Кешкой хоть и учились в другой школе, нас извиду не теряли. Я была сестрой их погибших друзей, и, наверное, они чувствовалисебя обязанными поддерживать меня. Мы часто виделись в городе, а летомпо-прежнему выезжали на дачу. Правда, к тому моменту родители Кешки, чтобысобрать деньги на квартиру, дачу продали, но мать Толика, от которой онунаследовал страсть к благотворительности, забирала Кешку с собой на все лето,считая, что жизнь ребенка в городе в это время года попросту ад.

Наверное, к Кешке я была просто несправедлива, он-то всегдаотносился ко мне с большим вниманием. Отношения наши в последнее время сталинатянутыми, я это чувствовала, но то ли из упрямства, то ли по какой-то иной,неведомой мне причине не предпринимала ничего, чтобы как-то это изменить.

Вот и сейчас, стоило ему войти в кафе, как я почувствовалараздражение и даже непроизвольно поморщилась.

На сей раз раздражение, скорее всего, возникло оттого, чтоКеша вырядился эдаким франтом, на нем были стильные джинсы, фирменная футболкаи льняной пиджак. Приобрести все это на родительские деньги он не мог,следовательно, вещи принадлежат Толику, комплекция у них примерно одинаковая,чем Кешка и пользовался. Может, благодаря этим тряпкам Кеша не выгляделклассическим неудачником, каковым, по моему мнению, он являлся. Войдя в кафе,он чуть задержался возле зеркала, окинув себя взглядом с ног до головы, иусмехнулся удовлетворенно, что от моего внимания не укрылось. От бесконечныхпрыщей на его лице остались вмятины. Несмотря на разгар лета, кожа его быланеестественно бледной, выглядело это почему-то неприятно. Под мышкой Кешадержал пакет довольно внушительного вида, бодро прошествовал через весь зал исказал громко:

– Привет.

С Толиком они поздоровались за руку, Настю он поцеловал, наменя посмотрел с нерешительностью, я приподнялась и сама его поцеловала,сказав:

– Рада тебя видеть.

Он расплылся в улыбке, а я почувствовала угрызения совести:другу детства нужно уделять побольше внимания.

– Что-нибудь заказали? – спросил он, сев рядом со мной.

– Нет, ждем тебя, – ответил Толик.

– Предлагаю выпить, есть повод.

Меня это вновь покоробило. «Предлагаю» звучит здорово,учитывая, что платить придется Толику, но дело даже не в том. Конечно, мыпытались вести себя так, словно в нашей жизни был полный порядок, однако поводарадоваться я все-таки не видела. Наверное, я опять придираюсь, у Толика и Настиего слова неприятных чувств не вызвали. Толик поднял брови и спросил:

– Книга вышла?

– Да. – Кеша скромно потупился, а мы наперебойзаговорили:

– Поздравляю... – причем я громче всех. Кеша извлек изпакета три книги и торжественно раздал их нам.

– Подпишешь? – хлопая в ладоши, спросила Настя.

– Там есть посвящение.

Мы поспешно открыли книги. «Моим друзьям, самым верным исамым любимым: Анатолию, Изабелле, Виктории и Анастасии. С благодарностью запонимание и поддержку».

Все-таки Толик у нас практически святой, он умудрилсяпрослезиться, хотя книга была издана на его деньги, и его-то автор был простообязан поблагодарить. У Насти слез в глазах не было, но Кешку она обняла сбольшим чувством.

– Спасибо тебе, дорогой.