И весьма притом состоятелен: выгодно женился на вдове действительного статского советника Вере Михайловне Станкевич, имеющей собственный дом на Ново-Исаакиевской, в двух шагах от казарм лейб-гвардии Конного полка.

Одна беда открылась: чрезмерно пристрастен к курению. Пришлось, перейдя предварительно на имя-отчество, попросить воздерживаться в его вагон-салоне. Тот принял к исполнению без тени неудовольствия.

И весь вчерашний день и половину ночи, ничем не обнаруживая желания достать из нагрудного накладного кармана серебряный портсигар, Юзефович просидел — то в салоне, то в купе — с кашляющим Врангелем. Обстоятельно докладывал о положении на фронте, о разработке штатного расписания штаба Добровольческой армии и выделении кредитов на его формирование, характеризовал офицеров, намеченных к занятию вакантных должностей, делился екатеринодарскими новостями.

Сам же Юзефович невольно и добил остатки доброго настроения Врангеля.

Сначала обмолвился, что пост командующего Добровольческой армии Деникин прежде всего предложил Романовскому. Но тот отказался, предпочтя вступить в должность начальника штаба главнокомандующего Вооружёнными силами на юге России. И таким образом остаться рядом со своим другом... Выходит, подосадовал Врангель, он вовсе не являлся единственным и бесспорным кандидатом.

А потом и сочувствием по поводу того, что план воссоздания регулярных кавалерийских полков и инспекции конницы, предложенный Врангелем, положен под сукно. Против — самолично Деникин: не желает главком восстанавливать старые полки. Возражает даже против образования их «ячеек», особенно в коннице. Опасается якобы, что из-за нехватки чинов развернуть «ячейки» в полнокровные полки не удастся. И тогда каждый новый полк обратится в мозаику из десятка старых, неуправляемую и небоеспособную...

...— А вы не находите, Яков Давыдович, что Ляхов мог бы самостоятельно взять Владикавказ? Всё-таки десять тысяч... Да и терцы поднялись поголовно.

— Нет, Пётр Николаевич. — Юзефович качнул головой на манер китайского фарфорового болванчика. — Третьему армейскому корпусу с такой задачей не справиться: сформирован меньше месяца назад и многие его части — ополченского типа. Стойкостью не отличаются. И управление хромает...

— Противник разбит, бежит без оглядки, а мы преследуем его всеми силами... Будто Ленин с Троцким сидят во Владикавказе, а не в Москве.

— Конечной целью Северокавказской операции Ставка считает освобождение Терской области и западного берега Каспийского моря вплоть до Махач-Калы, то есть порта Петровск. — Юзефович словно не заметил вспышки Врангеля, его толстые короткие губы под густыми, без признаков седины, усами ни на толику не воспроизвели язвительную усмешку начальника. — И не иначе как по её завершении Ставка планирует начать переброску нашей армии на север.

— На какое направление?

— По разговорам, на царицынское.

— План операции уже разрабатывают?

— Не знаю. Мне, во всяком случае, не поручали.

Говорил Юзефович бесстрастным голосом, сохраняя непроницаемый вид и в подборе слов не затрудняясь. Взгляд его чёрных и будто бы немигающих глаз никогда не уходил в сторону. Такая прямота также показалась Врангелю чрезмерной. И настораживала против воли: ежели он близок к Романовскому, то нет ли в его прямоте двойного дна? Не похоже... Неужто Юзефович настолько умён, что не заразился утвердившимся в штабе главкома предвзятым отношением к нему? Или слишком честен? Такое случается. Но только не с теми, кто имел при дворе руку...

— А в Ставке ясно представляют положение под Царицыном?

— Вполне: сводки из штаба Донской армии поступают ежедневно. И сам Краснов уже просит нас помочь как можно скорее. Пока на фронте не появились войска союзников...

Кашель чуть не задушил Врангеля...

Час спустя пришла шифрованная телеграмма о прибытии завтрашним утром поезда главкома на станцию Минеральные Воды, и Врангель приказал немедленно переводить штаб туда...

Худые белые ноги, разрисованные вздувшимися синими венами, уходили в обжигающую горчичную жижу. Она колыхалась вместе с вагоном и нагоняла на Врангеля тошноту. Развалившись на продавленном диване купе, он бдительно следил, как Гаркуша, засучив рукава черкески и перекинув розовое махровое полотенце через плечо, осторожно подливает из котелка в цинковый таз парующий кипяток...

Обожгло-таки ступни — вскинулся, расплёскивая жёлтую жижу на блёклый джутовый ковёр.

— Сварить меня решил, ч-чёрт вихрастый?!

— Терпите, Петро Николаич, — ласково увещевал кубанец, — атаманом будете...

Обида душила и раздирала грудь больнее кашля.

— В Ставке, Пётр Николаевич, считают, что никто лучше вас не использует преимущества конницы в нынешней маневренной войне. Поэтому, думаю, и решили подчинить вам кубанские и терские конные части, предполагаемые к включению в Кавказскую армию...

— Терские ещё надо сформировать! — оборвал Врангель Юзефовича и тут же пожалел: резкость ни к чему. Смягчив, насколько возможно, севший до свистящего шёпота голос, кончил разговор: — Благодарю, Яков Давыдович. Вы можете быть свободны.

С опаской прислушиваясь к боли, слабо занывшей где-то под сердцем, попытался откинуть голову — отдохнуть, собраться с мыслями... Не получилось: спинка гостиного кресла, скрипучего, с вылинявшей гобеленовой обивкой, оказалась слишком низкой. Пришлось перебираться на полку купе, хотя и надоела, пусть и мягкая, смертельно. Как стал раздражать и весь его поезд... Паровоз — отживший свой век двухцилиндровый «Компаунд», тихоходный и потрёпанный, — всего один. Вагоны все II класса и устаревшие: на пять купе и с открытыми переходными площадками. В вагоне-столовой, принадлежавшем Международному обществу спальных вагонов, оказалась неисправной кухня. Вагон-салон — Александровского завода, явно из бывшего инспекторского поезда Министерства путей сообщения — на кабинет и приёмную не разделён и меблирован каким-то старьём. Что хуже всего — нет вагона-паровика, который топил бы и освещал весь поезд в пути и во время стоянок. Можно бы наплевать и забыть, но ведь в нём ещё жить и работать чёрт-те сколько. До самой Москвы...

...Как ни понукали машиниста, штабной поезд прибыл на станцию Минеральные Воды только к полудню: у Курсавки и у моста через речку Куму, жёлтую от глиняной мути, ремонтировали полотно. Поезд Ставки опередил на три с лишним часа, и главком сразу уехал на автомобиле в Кисловодск, к Ляхову. Обратно его ждали не раньше вечера.

Гаркуша, отправленный за врачом, снова нашёл — в приёмном покое станции — только фельдшера, из кубанцев, но тот сам чихал и кашлял во все стороны. Потому пригодился лишь на то, чтобы объяснить, где «шукать ликаря».

Участковый врач железной дороги, действительно, отыскался в самом дальнем пакгаузе, забитом красноармейцами, умирающими от испанки и тифа. Сравнительно молодой, бритоголовый, со значком Киевского университета на лацкане сюртука, он валился с ног от усталости. Но напоенный в вагоне-столовой крепким ароматным чаем — повар не поскупился на цейлонский Высоцкого, — приободрился.