Возможно, архитекторы и строители передвигались с места на место в XI веке, возводя похожие минареты, так же, как поступали и европейские мастера-каменщики при строительстве готических соборов 100 лет спустя. Но по сравнению с Европой Центральная Азия располагала большим количеством сил и ресурсов, необходимых для воплощения подобных грандиозных проектов в самом сердце крупных городских центров.

Это подводит нас к пониманию основных центральноазиатских реалий, сложного взаимодействия оседлого населения оазисов и кочевых племен, которые одно за другим прибывали с Востока. В хорошие времена эти отношения были взаимовыгодными, когда каждая сторона получала экономическую выгоду от другой. Но при появлении очередного войска кочевников у ворот оседлых городов приходилось договариваться о способе сосуществования. Прибывшее в регион тюркское население не было многочисленным, управление делилось между несколькими правителями, а потому контроль Караханидов был всегда лишь поверхностным. И им приходилось принимать особые меры, чтобы «водрузить свой флаг» над подчиненными территориями.

Как отмечалось ранее, один из способов «водрузить флаг» – построить в городе красивый мавзолей. Гораздо более выразительным, а следовательно, и более эффективным, считалось возведение минаретов, которые возвышались над городами и окружающей сельской местностью, восхищая всех мощью Караханидов. Это, как можно предположить, и явилось основной причиной того, что караханидские правители с таким рвением сооружали минареты. Искусствоведы Ричард Эттинхаузен и Олег Грабарь были правы, когда охарактеризовали их как «победоносные башни»[875]. Постоянное соотношение в этих сооружениях отражает их общее происхождение.

Со временем победоносные башни приобрели гражданские функции. Немецкий историк Эрнст Дитц описывал их в качестве указательных столбов для путешественников или кафедры, с которой объявлялись официальные указы, а в Бухаре и других городах это были места для оглашения смертных приговоров[876]. Однако это не отменяло основной религиозной функции минаретов. Но стоит упомянуть, что ни в Баласагуне, ни в Узгене, ни где-либо еще Караханиды не строили огромные мечети. В Баласагуне здания, стоящие рядом с минаретом, оказались гробницами, а не культовыми сооружениями. Валентина Горячева (Национальная академия наук Кыргызской Республики) выдвинула гипотезу, что мечети могли быть построены из дерева, как в ранней Аравии, поэтому ни одна из них не сохранилась. Это, однако, маловероятно. Зачем кому-то озадачиваться возведением огромной башни, а затем связывать ее с недолговечной мечетью?

Остается только гадать о происхождении цилиндрической формы победоносных башен эпохи Караханидов. Было выдвинуто несколько интересных гипотез. Так, предполагалось, что они берут свое начало от каменных мемориальных столбов, или балбалов, которые сооружали древние тюрки на могилах своих вождей[877]. Еще по одной гипотезе прообразами этих сооружений были башни, на которых зороастрийцы помещали своих покойников. В то же время другие ученые считают возможным источником появления башен индийские колоссальные колонны (стамбха), покрытые изображениями и текстами[878]. Учитывая план башни Махмуда Газневи в форме звезды, ученые указывают на их общие доисламские корни[879]. Можно сделать еще одно предположение. Поскольку кочевники в степях жили в горизонтальном мире, их всегда завораживала высота. Они сооружали курганы над умершими настолько высокие, насколько это возможно (изначально гораздо выше, чем те, что сохранились до наших дней). Разве мог такой народ не вдохновиться идеей постройки кирпичных башен, доходящих до небес?

Каким бы ни оказалось происхождение победоносных башен, внешнюю сторону этих минаретов украшала кирпичная кладка с орнаментальным узором. Как отмечалось в главе 1, неизвестный средневековый итальянский путешественник был настолько поражен узорами на минарете Калян в Бухаре, что воспроизвел их на внешней кирпичной кладке Дворца дожей в Венеции. Одни из этих узоров срисованы с ткани кочевников, другие восходят к украшениям и орнаментам на больших зданиях эпохи Саманидов предыдущего столетия. Как таковые эти орнаменты свидетельствуют о процессе привыкания к городской жизни, которая началась, когда Караханиды перестали кочевать и обосновались в своих четырех столицах.

Во многих областях тюркские властители показали себя ревностными учениками своих персидских (таджикских) подданных. Все – от дизайна домов, кроя одежды до керамики на их столах – отражало влияние оседлых жителей центральноазиатских оазисов. Даже когда влияние тюрков быстро распространялось по этим оазисам – всеобъемлющий процесс, который явился главным наследием Караханидов, – караханидская знать одновременно впитывала многие аспекты превалирующей там культуры и большого исламского мира, частью которого они стали.

В дополнение к постройке мечетей, мавзолеев и других монументов Караханиды основали типично исламские вакфы (благотворительные учреждения)[880]. Один из караханидских правителей приказал построить большой новый госпиталь в Самарканде, регулярно выделял деньги не только на оплату врачам и вспомогательному персоналу, но даже на расходы кухни, отопление и освещение[881]. При его правлении также построили, оснастили медресе, и он его финансировал. Верующая молодежь могла обучаться там истинам суннитского ислама.

Пожалуй, не вспомнить случая, когда новые властители принимают и осваивают особенности оседлой, городской культуры столь быстро, как это сделали Караханиды. Глава династии предпочитал жить так, как жили его прадеды, – в переносном укрытии за пределами стен Баласагуна, а не в хорошо обустроенном городе[882]. Однако большая часть бывшей кочевой знати жила по-другому. Они уважали свою степную культуру, но предпочитали жить по-новому. Так, даже когда тюрки преобразовывали Центральную Азию, они изменили свой быт благодаря культуре того региона, который теперь считали своим домом.