Аль-Кашгари не приравнивал «экзотическое» к «иноземному». Он решил включить большое количество пословиц и народных стихов в сборник, чтобы показать читателям, что тюркская культура не уступает другим в мудрости. Используя пословицы для обоснования своей точки зрения, он показал тюрков проницательным народом, который не питает никаких иллюзий относительно способности человека к совершенствованию: «Даже упряжь на осле не сделает его конем» или «Тот, кто причиняет зло другим, причиняет его себе». Необязательно блистать при дворе, чтобы прожить насыщенную жизнь, поскольку мир предлагает множество возможностей: «Лучше быть головой теленка, чем ногой быка».

Тюрки, согласно аль-Кашгари, понимали, что ничто в мире не достигается без борьбы: «Тот, кто собирает мед, должен перенести укусы пчел». Они были борцами, но понимали цену конфликта: «В схватке двух верблюдов погибает муха, пролетающая между ними». В конце концов, каждый ответственен за свои действия, поскольку «каждая овца подвешивается (в лавке мясника) за ноги». Высоко ценилась скромность, а также реалистичный взгляд на вещи: «Заяц злился на гору, но гора об этом не знала».

Тюрки полагали, что знание важно само по себе: «Тот, кто знает, и тот, кто не знает, не одно и то же». Проявляя дальновидность, они не поддавались пессимизму, поскольку «Одна ворона не приносит зиму». Усердная работа всегда приносит плоды: «Тот, кто женится рано, расширяет свою семью; тот, кто встает рано, проходит больший путь».

Даже в дни аль-Кашгари эти изречения вызывали в сознании образ степи, неподвластной времени. Степь далека от суматохи современной городской жизни и ее постоянных изменений. Тогда, как и сейчас, подобная точка зрения казалась привлекательной для спешащих горожан, особенно для жителей Багдада, которые оказались под властью носителей этой доброй народной культуры.

В таком контексте круглая карта народов, которую аль-Кашгари включил в свой сборник, имела собственный подтекст: вы можете не знать, кто такие тюрки или откуда они пришли, но многие уверяют, что они долгое время были хозяевами огромных территорий, очерченных океаном, обрамляющим мир. Представление, будто населенный мир окружен водой, восходит к Аристотелю; упоминая Гогу и Магогу, Кашгари опирался на Библию. На карте аль-Кашгари можно увидеть современную территорию Египта, Индии, России, Китая и большинства земель, лежащих между ними. Наиболее удивительно изображение Японии, которая выделена зеленым полукругом. Кроме того, что это первая известная нам тюркская карта, она и сегодня признается как самая старая карта мира, изображающая Японию[859].

Формат, выбранный Махмудом, имел одно огромное преимущество над сеткой, основанной на широте и долготе, – на карте аль-Кашгари был центр. Арабские картографы любили круглые карты, потому что могли расположить Мекку в самом центре круга. Но аль-Кашгари сместил фокус. Его темой был не мир ислама (ни Мекка, ни даже Багдад не изображены на ней) и не мир тюрков. Аль-Кашгари изобразил почти весь известный мир и показал его вращающимся вокруг Баласагуна, главного города Караханидов в то время. Это был политически продуманный шаг.

При всей практичности аль-Кашгари его представление о тюрках не лишено романтики, граничащей с самообманом. Позвольте снова отметить, что Кашгари систематически отказывался признавать какое-либо внешнее влияние на тюркские языки и культуры. В самом деле, он далеко зашел, заявляя, что когда тюрок подходит слишком близко к чужому миру (в данном случае персидскому), то начинает терять связь с собственной языковой и культурной идентичностью[860]. Но не была ли жизнь самого аль-Кашгари проявлением точно такого же космополитизма? Он больше не возносил древних тюркских молитв, полностью перенял арабский язык и был связан семейными узами с династией, которая активно впитывала саманидскую культуру. Но этот, в иных случаях практичный человек, казалось, страстно жалел о потерянном рае – месте, где слова обладали стихийной энергией, во всем была поэзия и царила мудрость.

Продолжая активно пропагандировать тюркскую культуру, аль-Кашгари где-то в глубине души оставался пессимистом. Как и Фирдоуси, он, возможно, был поглощен фиксированием важных элементов доисламского наследия, опасаясь, что вскоре они могут быть утрачены навсегда. С этой целью он включил длинный отрывок, посвященный тюркскому 12-годичному календарю, где каждый год был годом определенного животного. Мусульманский календарь, который приняли караханидские и сельджукские правители, заменил старую систему, однако она продолжала использоваться наряду с 12-месячным календарем и все еще была в ходу у монголов 200 лет спустя.

Аль-Кашгари старался предстать и как свой для тюрков, и как исследователь, изучающий их со стороны. Да, он сам был гордым тюрком и никогда не позволял читателю забыть об этом. Но его представление о тюрках смешивалось с космополитизмом, который преобладал в современную ему эпоху. Он, не колеблясь, применял приемы, которые перенял у арабских лексикографов и персидских собирателей древностей, включая самого Фирдоуси.

Итак, труд аль-Кашгари предстает, во-первых, как политически мотивированное прославление всего тюркского, написанное для аудитории, состоящей из персов и арабов, только начинающих осознавать тот факт, что отныне ими управляют тюрки. Аль-Кашгари, опираясь на обширные полевые исследования и на собственное наследие, убеждал их, что все будет хорошо и что перед ними откроются новые возможности. Но они должны четко понимать новые реалии. Аль-Кашгари заявлял, будто Пророк указал на превосходство тюркской культуры и самих тюрков. Любой, кто будет настолько глуп, чтобы оспаривать это, «подвергнет себя обстрелу стрелами»[861]. Другими словами, любой человек, отклоняющий послание этой книги, умрет!

Вместе с тем «Сборник» аль-Кашгари – дань вечным ценностям культуры со стороны человека, которого жизнь научила, что нет ничего более постоянного, чем временное. Противопоставление преходящего и вечного – один из лейтмотивов книги. Но эта напряженность не является источником негатива, наоборот – она дает книге душу, поднимает ее на более высокий уровень, делает чем-то большим, чем этнографическое исследование, пусть и новаторское.

В своих фундаментальных трудах о Центральной Азии Василий Бартольд пренебрежительно писал о Караханидах, он считал их влияние на культуру негативным. Бартольд полагал, что источником всех великих цивилизаций Центральной Азии в подавляющем большинстве случаев было персидское население. А кочевые тюрки, будь то Караханиды, Махмуд Газневи или Сельджуки, не принесли региону ничего, кроме милитаризма, пренебрежения торговлей и общего культурного упадка. В этой точке зрения есть доля правды, поскольку именно караханидское войско прошло по большей части Восточного Туркестана и уничтожило древний буддийский центр. Когда великолепной буддийской монастырской библиотеке угрожали тюрки, ее служащие спрятали все книги в пещере, чтобы сохранить их[862]. Но Бартольд не ссылается на этот эпизод в поддержку своего мнения, вместо этого он фокусируется на влиянии, оказанном тюрками на культуру персоговорящих исламских оазисов.