он снова бросился вперёд, стараясь поразить клинком глаза Шелестова. Антон уклонился от прямо летящего острия и ударил снизу ребром ладони по горлу снизу вверх. Противник уклонился, и удар пришёлся в плечо. Снова выпад финкой, но уже в корпус Антона, который вскинув руку, блокировал его, перехватил второй рукой, сделал нырок с разворотом, вытянул намертво зажатую руку с ножом Марио вперед, разворачивая локтевой сустав вверх, и резко опустил его себе на правое плечо. Вместе с хрустом ломающейся кости двор потряс истошный крик. Через минуту всё было кончено – поверженный противник, захлёбываясь от боли, рычал, как раненый зверь. Антон поднял финку, сунул её во внутренний карман куртки.

Победитель еще некоторое время постоял с ним рядом, словно прикидывая, добить ему прямо сейчас поверженного врага, или оставить на потом, но, в конце концов, все же приблизился к неподвижно лежащему на снегу человеку и присел над ним.

– Придется тебе потерпеть, дружок! – сказал Антон, взял своего противника за капюшон куртки и тяжело поволок к подъезду. Потом Шелестов помог встать Марио.

Кое – как они поднялись к дверям подъезда, открыли двери и зашли в тёплое нутро.

– Сейчас, сейчас, потерпи, зайдём ко мне домой, я вызову милицию и «скорую», и всё будет так, как должно быть! – говорил Антон, одной рукой вызывая лифт, который был на последнем этаже, второй держа за шкирку сползающего Марио.

Мелькнула быстрая тень, откуда-то сбоку, и удар в голову отбросил Шелестова в угол коридора. Молодой парень, лет двадцати пяти, держа в руках телескопическую дубинку, со стальным шариком на конце, снова бросился на лежащего Антона. Замах. Шелестов, как мог, поставил блок, но не удачно. Второй удар пришёлся по левой руке, и она сразу отнялась. Теряя сознание от болевого шока, Шелестов вытащил финку Марио, и при следующей атаке парня, уклоняясь от удара, вонзил остриё ножа ему глубоко в икру ноги, проворачивая в ране. Парень охнул от неожиданности, и упал. Из ноги фонтаном ударила струя крови. Теплая кровь и отвратительный незнакомый запах какого-то одеколона, резкая боль от удара, смешавшись в одну проблему, подействовали на Антона как наркоз…

Мягкая пелена, окутавшая сознание, постепенно растворилась. Антон открыл глаза, вздохнул, что-то тихо бормоча про себя и, заранее кривясь от боли, подвигал раненой рукой. Это действительно оказалось больно, но рука все – таки слушалась.

Струйка пота прочертила висок, и сбежала по щеке, вызывая лёгкий зуд в небольшой ранке на лбу.

Антон поднял голову, и огляделся. Лифт стоял перед ним, и в вестибюле никого не было, зато всё пространство перед ним, ступеньки вниз и на выходе из подъезда, перед парадными дверями, было залито кровью. Шелестов шипя от боли и чертыхаясь, кое – как поднялся, и, придерживая больную руку, зашёл в лифт. В последний момент, он краем глаза заметил валявшийся в углу коридора нож. Оставлять его было нельзя, поэтому Антон совершил ещё один подвиг – шатаясь как пьяный, сходил за ним, поднял и сунул в боковой карман.

Очень болела рука, и очень хотелось есть…

Двери лифта открылись, и он вышел на лестничную площадку. Подошел к своей двери. Достал ключи. Руки дрожали и никак не получалось открыть дверь. В голове шальным хороводом крутилась мысль:

– Сейчас мама меня накормит, и спать уложит! – глупо ухмыляясь, словно пьяный, Шелестов нажал кнопку звонка.

– Как же я не услышал его, – подумал Шелестов, – ведь знал же, что кто-то был в подъезде. Фантастика. Но отреагировал достойно. Видимо, очень хочется жить. Если я повредил ему артерию, когда провернул лезвие, то он уже должен сдохнуть от потери крови. До больницы ему не доехать, не успеть…

– Кто там? – раздался родной голос.

– Милиция!

Щёлкнули замки.

– Привет!

– Привет, дорогой!

Мама выглядела усталой, но улыбалась.

– Что с тобой! Антоша! Ты весь в крови! – она прижала ладони к груди.

– Это не моя! Во всяком случае, большая часть!

– Давай, всё скидывай и в ванну! Потом мы тебя подлечим.

Антон, сбросив на дорожку в прихожей куртку, ботинки и всё остальное, кроме плавок, шатаясь и охая, полез в ванну, а мама направилась на кухню. Он всегда отходил таким образом после соревнований, или просто после тяжёлой работы, как бы растворяясь в ванной с большим количеством пены. Осторожно помассировав мощный кровоподтёк на плече, губкой стер со лба запёкшуюся кровь. Вода, проникшая в небольшую ранку, начала щипать, но Шелестов был рад этому: значит, жизнь продолжалась.

Помывшись, побрившись и, более – менее, приведя себя в порядок, Шелестов выбрался из ванной и прошёл на кухню в халате.

– Вот, чёрт! – рука болела, и по плечу расплывался кроваво – красный отёк.

– Что за слова? Не хватай печенье! Сейчас будем ужинать! Господи! Уже пол – второго ночи, самое время для еды.

Шелестов сел за стол. Навалилась усталость. Безумно захотелось спать. В животе противно посасывала пустота. Он вдруг понял, что сегодня, то есть вчера, ещё ничего не ел.

– Ты плохо выглядишь.

Взгляд у мамы был озабоченный.

– Просто очень устал. Как отец?

– Вчера звонил из Сочи. Отдыхает нормально, принимает ванны всякие – разные. На тебе лица нет.

– Мне надо поспать.

Мама укоризненно покачала головой.

– Давно я тебя таким не видела.

– Не без того.

Большая сковородка с макаронами и четыре варёных сосиски значительно улучшили общее состояние Шелестова, а бокал молока и свежий хлеб, дали возможность его матери притащить аптечку и обработать царапины на голове, пока он всё это поглощал.

Осмотрев ушиб на плече, она нахмурилась, и нервно поправила очки.

– Мне не нравиться этот ушиб! – сказала она, когда надавила на него, отчего Антон заорал благим матом.

– Ладно, не страшно, сейчас ложись спать, а завтра с утра решим, как быть!

Оба знали, что это самообман, потому что травма была серьёзная. Шелестов поцеловал ее.

– Спасибо, мамуля.

– Ты, там, у Оксаны не голодаешь?

– Нет, что ты.

– А то – приезжай. Готовить не надо. Стирать не надо. Да, и мне веселее.

Он улыбнулся, и обнял ее. Она была маленькой, хрупкой и очень горячей.

– Ты думаешь, я стираю, и готовлю сам себе? У меня слишком суматошная жизнь, да и Оксана молодая и расторопная.

Она рассмеялась.

– Давай тебе жизнь изменим! Бросай ты эту милицию! Уйдешь в адвокаты, будешь зарабатывать деньги, и жить в свое удовольствие. Я тебе всю московскую медицинскую еврейскую мафию сосватаю, из тех кто ещё не сбежал к себе, в Израиль. Будешь их защищать и доить!

Она заразительно засмеялась.

– Мам, а что много уехало?

– Из моего выпуска медицинского института, почти все.

– Мам, мне нравиться то, что я делаю в розыске.

Она грустно кивнула.

– Я знаю, но так хочется, чтобы ты пожил, как того заслуживаешь. Куртку я замочила, завтра оденешь другую, а то от этой вода в тазу вся красная. Ножик лежит под тумбочкой.

– Всё, я пошла спать, дорогой! – она, как в детстве поцеловала его в лоб и отправилась к себе в спальню.

Старая знакомая.

…Сон. Антон устал от сна. Словно липкие и жилистые щупальца осьминога мягко сдавливали его грудь и никак не хотели выпускать Шелестова из своих объятий. Щупальца, причудливо скручиваясь в фантастические кольца, затягивали все глубже и глубже в темноту, в вечный мрак, из которого уже нет возможности вырваться вверх, к свету. Антон был словно ныряльщик, который, заплыв на глубину откуда нет возврата, отчаянно пытается подняться на поверхность океана, ради глотка воздуха… но тщетно…

– Сынок, вставай – пора завтракать, – голос мамы раздался из-за двери его комнаты, и заставил его выйти из жуткого оцепенения.

– Вот, чёрт! – Шелестов сразу и не мог сообразить, где он находится. Очень болело плечо. Но голос матери и родная обстановка комнаты начала активно приводить его в чувство, и Антон, желая смыть липкие остатки сна, как обычно, рывком вскочив с мятой постели, поспешил в душ. Контрастный душ с его жесткими струями всегда помогал забыть плохой сон, так было и в этот