Наша история долго живописует остальные: как он оказался перед огненной стеной; как на узкой лестнице, ведущей в череду комнат, ему пришлось напасть на трех рыцарей, вооруженных грозными секирами; один стоял на первой ступеньке, третий на последней, а второй между ними; и как третий, который отбивался дольше всех, бросился бежать из комнаты в комнату, из дворика в сад, чтобы избегнуть его удара.

Рыцарю удалось добраться, наконец, до богатого шатра, где на роскошном ложе спала фея Моргана, и он не оставлял надежды обрести укрытие под ложем. Ланселот преследовал его по пятам; он сгреб обеими руками перину и одеяла, не поглядев, лежит ли там кто-нибудь, и перевернул их кверху дном. От дерзкого сотрясения Моргана испустила вопль, и Ланселот признал его за женский. Он сильно пожалел об этом, ибо ни один мужчина так не избегал причинить женщине малейшую досаду, будь то дама или не дама. Но первым делом он продолжил погоню за рыцарем, через несколько покоев настиг его, схватил за руку и лезвием меча снес ему голову с плеч. Покончив с этим, он вернулся в шатер и преклонил колени перед Морганой, все еще заплаканной.

– Госпожа, – сказал он, – я приношу вам голову сего негодного рыцаря во искупление ущерба, который я нанес вам, сам того не зная.

– Ах! – воскликнула Моргана, – никаким искуплением не смыть подобную обиду!

В этот миг вошла девица с глазами, красными от гнева и отчаяния, в руке сжимая глефу, которой собралась ударить Ланселота сзади. Ланселот обернулся.

– Бог ты мой, – сказал он, – не будь вы женщиной, я бы разрубил вас пополам.

– Ну что ж, – ответила она, – или я вас убью, или вы меня. Я не смогу жить, если не отомщу за милого друга, которого вы у меня отняли.

– Но, право же, этот негодяй не был достоин милости дамы или девицы; ибо я в жизни своей не видел, чтобы рыцарь такой силы и такого роста был таким дрянным шампионом.

В ярости она набросилась на Ланселота, но он ее остановил и вырвал глефу у нее из рук. В спешке прибежал оруженосец и сказал Моргане:

– Госпожа, послушайте диковинные вести. Чары, наведенные вами, развеяны; все выходы свободны, уже более сотни рыцарей их обнаружили.

В то же время появился рыцарь, первый друг Морганы, для кого и предназначалась Невозвратная Долина.

– Будь благословен ваш приход, – воскликнул он, – краса и цвет доблестного рыцарства!

– Скажите лучше, будь проклят его приход! – отозвалась Моргана.

– Ах, госпожа! – сказала девица, шедшая за Ланселотом, – не говорите так о самом лучшем, самом смелом и чистосердечном рыцаре на свете.

– Как вы его зовете? – спросила Моргана.

– Ланселот Озерный.

– Ну что ж! да будет проклят час, когда ему было отмерено столько отваги. Да будет проклят он сам за то, что явился в эту долину, и да падет позор на даму, верно любимую им!

Тем временем подошли мессир Ивейн, Галескен и все прочие узники, собратья по Круглому Столу. Все они пали к ногам Ланселота, благодаря его за то, что он возвратил их миру. Моргана овладела собою, скрыв свою досаду, и обратилась к Ланселоту с невозмутимым видом.

– Рыцарь, – сказала она, – вы содеяли добро, и вы содеяли зло. Зло – вернув свободу стольким вероломным сердцам, кои пренебрегли и еще пренебрегут своим долгом перед дамами; добро – позволив им вновь облачиться в доспехи и следовать путем своих подвигов. Ваша возлюбленная может гордиться: она между всеми самая любимая.

– Госпожа, – ответил Ланселот, – отпустите всех этих рыцарей или скажите, что еще осталось сделать, чтобы их освободить.

– Вы сделали предостаточно, они уже свободны. Но вы мне обещали искупить нанесенную мне обиду, и я требую, чтобы вы провели здесь ночь; а завтра я могу вас отпустить.

Освобожденные пленники, прежде чем покинуть Невозвратную Долину, изъявили желание дождаться того, кому были обязаны своим избавлением. Моргана провела их в самую роскошную свою залу; но когда все уснули, она подошла к его ложу и произнесла над ним заклинание, длящее его сон, который она одна умела прервать. На двух ездовых лошадей, ступавших ровной иноходью, водрузили носилки; его тайком увезли. Однако девица, его провожатая, услышала некий шум и заподозрила измену. Она вскочила с кровати, едва одетая; но носилки, увозившие Ланселота, были уже далеко.

– Ах, госпожа! – вскричала она, – что вы собрались делать с этим доблестным рыцарем?

– Вам это ни к чему, – промолвила Моргана.

– Нет, но мы же надеемся, что он освободит мессира Гавейна.

– Ну, так не горюйте: в пятницу он будет у Печальной башни.

– Увы! как мне вам поверить, когда вы с ним так вероломны!

– Клянусь вам в этом моей христианской верой.

Девице этой клятвы показалось довольно, и она позволила Моргане удалиться с носилками. Они остановились в самой гуще леса, в тайном приюте, где та любила бывать.

Тут она разбудила Ланселота. Не успел он оправиться от изумления, как она заговорила:

– Ланселот, вы мой пленник; я намерена удержать вас не затем, чтобы отомстить за нанесенное оскорбление, но чтобы унять более давнюю обиду. Однако вы сможете уйти, если отдадите мне то, о чем я попрошу.

– Говорите, госпожа; если я смогу это сделать, я соглашусь.

И он протянул ей правую руку. На одном из пальцев Моргана заметила кольцо, некогда данное ему королевой Гвиневрой; а на левой руке у него было кольцо Владычицы Озера.

– Я попрошу у вас самую малость, – сказала она. – Дайте мне кольцо, которое у вас на этой руке.

– Госпожа, я не куплю себе свободу такой ценой; это кольцо вы получите не иначе как с пальцем, на который оно нанизано.

– О! Я прекрасно сумею получить его и само по себе.

– Нет, госпожа, даже если вы употребите все заклятия Мерлина.

Упорство это укрепило Моргану в мысли, что кольцо было даром королевы. А у нее было второе, почти во всем подобное: на том и на другом сближались два силуэта; только на кольце Ланселота эти силуэты держали сердце, а на кольце феи они сплетали руки.

Моргана питала к королеве Гвиневре лютую ненависть, и вот по какой причине: еще при жизни ее матери, королевы Игрейны, ее обуяла необузданная страсть к кузену молодой королевы; о Ланселоте же в ту пору не было и речи. Гвиневра, застав их однажды в объятиях друг друга, пригрозила своему кузену, что донесет о том королю, если он не обещает пресечь с Морганой всякое сношение; и он поклялся в этом на святых. С той поры Моргана