когда нам пришлось покинуть дом короля Норгаллии; он отплатил мне верой и правдой, как видите.

– Увы! – воскликнул мессир Ивейн, – с монсеньором Гавейном в этот час обходятся не лучше, чем обошлись недавно с вами. Он в плену у Карадока в Печальной башне, и одному Богу известно, сумеем ли мы его освободить.

Сагремор был жестоко ранен и не мог поехать с ними. Вместе со своей возлюбленной и добрым рыцарем из Нор-галлии они сели на коней и вернулись в Лондон. Наш рассказ отпускает их, чтобы последовать за Ланселотом и мессиром Ивейном по дороге в Печальную башню.

LXXX

Через час после того, как они расстались с Сагремором, Ланселот и мессир Ивейн повстречали сестру девицы, проводившей Галескена в Темный замок. Ланселот приветствовал ее, а мессир Ивейн спросил, не знает ли она прямой дороги к Печальной башне.

– А что мне будет, – спросила она, – если я покажу вам эту дорогу?

– Будут вам друзьями, – ответил Ланселот, – два бравых рыцаря.

– В самом деле бравых, если вы доберетесь туда, куда метите.

– А в чем дело? – воскликнул Ланселот.

– Да в том, что отсюда и дотуда вас найдется чем остановить, даже если у вас отважное сердце и хватит стойкости в придачу.

От этих слов Ланселот побагровел.

– Мы решились, – сказал он, – достичь Печальной башни; и позор тому, кто затевает дело, не смея довести его до конца!

– Кто из вас, – спросила девица, – занят поиском монсеньора Гавейна?

– Оба, – ответил Ивейн.

– Не худо бы вам знать, что, согласно пророчествам мудрецов, сокрушить пагубный уклад Печальной башни назначено самому доблестному рыцарю в мире.

– Мы пойдем на это дело и явимся ко двору короля Артура не иначе, как приведя туда мессира Гавейна.

– Я буду рада проводить вас, когда вы скажете мне ваши имена.

Ланселот молчал.

– Как вам угодно, так и будет, – сказала она. – Назовитесь, или я не поведу вас.

Весь зардевшись от стыда, Ланселот назвал себя.

– Вот теперь пойдем, – сказала она, проезжая вперед обоих рыцарей. Когда день стал клониться к вечеру, она завернула к одному отшельнику, где они заночевали. Это был родственник девицы, в прошлом рыцарь. Наутро, прежде чем сесть на коней, они прослушали мессу; затем они добрались до замка Пинтадоль, где им поведали о подвигах Гале-скена.

– Но, по меньшей мере, сударыня, – сказал Ланселот, – не удлиняйте наш путь ради того, чтобы избежать какой-нибудь досадной встречи: мы вам за это не будем благодарны.

– О! – отвечала она с усмешкой, – не бойтесь: у вас будут все неприятности, каких вы только пожелаете.

Затем они очутились среди прекрасных нив Аскалона Темного. Девица спросила у крестьян, не проезжал ли здесь накануне рыцарь с девицей.

– Да; рыцарь даже зазря пытался извести дурной уклад этих мест.

Когда они подъехали к воротам замка, их начала окутывать тьма. Девица первая сошла с коня, мессир Ивейн за нею. Они добрались до кладбища, где вновь забрезжил свет; мессир Ивейн услышал причитания, но не мог угадать, откуда они исходят.

– Сир, – сказала девица, указывая ему на церковные двери, – ваш друг просил, чтобы ему не давали избегнуть опасных путей; желаете ли вы первым оценить опасность этой затеи? Но предупреждаю: будь вы хоть самым отважным из смертных, вас проберет дрожь до самых костей.

– Нет на свете страданий, – возразил Ивейн, – превыше духа человеческого. Скажите мне только, сударыня, какова эта затея; если для нее потребна одна решимость, я сумею завершить ее благополучно.

– Да ведь смелыми словами здесь не обойтись: истинно благородный муж должен знать, за что он берется, и презирать лишь те опасности, о коих составил суждение.

Тут она изложила ему то, что сестра ее прежде говорила герцогу Кларенсу; и когда он вознамерился сойти в храм, она велела ему снова взяться за цепь, которая уже довела их до входа на кладбище.

Мессир Ивейн сотворил крестное знамение, ухватился за цепь левой рукой, а правой поднял обнаженный меч. Едва он ступил два шага, как ощутил ужасное зловоние; однако он все же продвигался вперед. Он проделал треть пути, и на шлем его обрушилось столько ударов, и такой силы, что напрасно он поворачивал щит, ему было не уберечь ни бока, ни спину, ни голову. Он пошатнулся, не чуя ног, и, наконец, упал без памяти. Когда он снова открыл глаза, то едва мог припомнить, что с ним приключилось; в довершение бед, он упустил цепь. Обернувшись, он увидел проблески света на кладбище и попытался было вернуться туда; но град ударов не иссякал; более шести раз он падал, пока не добрался до двери. Наконец, когда он достиг ее, у него уже не было сил занести ногу, и он остался лежать на пороге. Ланселот ожидал его поодаль; он подошел, ухватил его за плечи и увел на кладбище.

– По правде говоря, – сказала девица, – не явился еще рыцарь, который вышел бы с той стороны.

– Посмотрим, – возразил Ланселот, – если я этого не испытаю, я умру от стыда.

С этими словами он взял в руку меч, отвязал щит и накрыл им голову.

– Да вы что, – заспорила девица, – вам жить надоело, или вы хотите вернуться к нам таким, как этот рыцарь, то есть скорее замертво, чем заживо? Поверьте мне, любезный сир: лучше жить долго и смиренно, чем до срока умереть героем.

– Не говорите так, сударыня; довольно будет того, что вы мне укажете, с чего я должен начать.

Девица указала ему пальцем на цепь, и Ланселот произнес вполголоса:

– Моя владычица и госпожа, препоручаю себя вам[255].

Затем он перекрестился, сошел по ступеням, схватился за цепь и решительно двинулся вперед. Зловонные миазмы, окутавшие его, не вызвали у него дурноты; ибо дама, дарующая ему забвение любых невзгод, словно бы воздвигла им заслон из нежнейших благоуханий. Вскоре на руки, на голову и на спину ему посыпались удары; вот он чувствует острия копий, секир и мечей, они ранят и пронзают его до самых костей. Он падает на колени, он встает, он разит направо и налево среди неимоверного грохота, будто на глазах у него разразился конец света; ничто не может его остановить. Преодолев две трети пути, он снова падает на колени; но Любовь и Доблесть поднимают его и берегут ему силы. Он кружит мечом вокруг себя; ему мнится, что он крушит все новые шлемы и щиты; как ни тяжело ему приходится, он не отпускает цепи, так что, наконец, доходит до последнего шага испытания. И тут двадцать острых лезвий впиваются ему в голову, которую он, на