И, пришпорив своего скакуна, силой и резвостью превосходившего коня Лионеля, он его догнал, обхватил руками, приподнял и усадил перед собою на конскую шею. Лионель так отбивался, извивался и пыжился, что под конец они оба упали на землю один поверх другого.

– Я не отпущу тебя, – сказал Галеот, – пока не узнаю, куда ты собрался.

– Увы! Вижу я, от вас это не утаишь. Я поехал следом за моим сеньором кузеном; он отбыл в этот лес во всеоружии вместе с мессиром Ивейном и еще одним рыцарем, мне незнакомым; куда они отправились, мне неведомо; но, видно, в том была сильная нужда. Ради Бога! прошу вас, не задерживайте меня больше.

С досадой выслушал Галеот известие Лионеля. Как же мог Ланселот уехать, не предупредив его? Но, не желая обнаружить свою горечь, он сказал:

– Успокойтесь, Лионель, они все трое так отважны, что не дадут нам ни малейшего повода бояться за них. Но не вам подобает ехать к ним на помощь: вы не рыцарь и еще не вправе носить доспехи. Впрочем, возможно, что уже нынче ночью наши друзья вернутся и не покинут монсеньора короля в такой великий день, в Пятидесятницу.

И так он его увещевал и уламывал, что Лионель согласился вернуться; они приехали домой вдвоем. Галеот не отходил от него ни на миг, чтобы тот не вернулся без него обратно в лес. Он хранил тайну отъезда трех рыцарей, боясь огорчить королеву известием, что Ланселот уехал, не простившись с нею. Но вернемся теперь к Мелиану Веселому.

Траян напутствовал Ланселота, а провожал его Мелиан, брат того, кого он вынул из сундука. Они вместе миновали дом, который трудами мессира Ивейна был нынче свободен от воров, забравшихся туда. Владелица дома сама же и направила Ланселота на дорогу, избранную мессиром Ивейном. Мелиан вернулся в Веселый замок, а оттуда на другой же день выехал в Лондон. Он прибыл туда в самый вечер Пятидесятницы. Утром король посвятил Лионеля в рыцари; чтобы сесть за стол, он ожидал, кто ему расскажет или возвестит о некоем новом приключении[253]; как вдруг из окна, где он стоял облокотясь, он вроде бы заметил девицу, ведущую на золотой цепи льва, увенчанного короной. То был первый ливийский лев, виденный в Великой Бретани. Остановясь у самых ног короля, девица посулила любовь своей госпожи, прекраснейшей и богатейшей в мире дамы, тому рыцарю, который сумеет укротить ее льва; и Лионель, запросив оное испытание в дар новопосвященному, после жестокой битвы убил льва. Но это досконально изложено в ветви, посвященной Лионелю[254]; там мы увидим, как впоследствии он отдал шкуру венценосного льва мессиру Ивейну в обмен на червленый щит с белой полосою, каковой всегда предпочитал за сходство со щитом его кузена Ланселота; а тот был белый с червленой полосою.

Однако приключение сие, как бы чудесно оно ни было, не могло заставить забыть, что ни мессира Гавейна, ни Ланселота, ни мессира Ивейна не было на службах и пирах Пятидесятницы. Король, королева и Галеот были одинаково снедаемы тревогой, когда явился Мелиан Веселый. Он возвестил, что прибыл от имени Ланселота, и в тот же миг все лица озарила надежда. Он рассказал о злополучном похищении мессира Гавейна и о том, как Ланселот, мессир Ивейн и Галескен решили пуститься на поиски похитителя. Королева, слушая рассказ Мелиана, не могла скрыть свою досаду.

– Я беспокоюсь за Гавейна, – сказала она, – но я не прощу остальным, что они уехали, не спросив позволения у нас.

И сославшись на внезапное недомогание, она заперлась в своих покоях, чтобы наплакаться там вволю. Король, поверив, что ее волнуют лишь опасности, грозящие мессиру Гавейну, последовал за нею с упреками.

– На самом деле, – сказал он, – вам надо бы живее принимать к сердцу Ланселота, который вас так славно защитил. Что до меня, я не знаю, какая утрата огорчила бы меня сильнее: его или моего племянника.

– Сир, – ответила королева, – молите Бога, чтобы он вернул нам вашего племянника, и не просите у него ничего более.

После короля к королеве пришел Галеот и увидел ее всю в слезах.

– Ради Бога, что с вами, госпожа? Не рано ли терять надежду на возвращение вашего друга?

– Дайте мне выплакаться, Галеот; я так страдаю, и я не хочу говорить о причине моей скорби.

Галеот вернулся к королю, не лучше него уразумев, откуда взялось такое отчаяние.

Решено было начать поиски мессира Гавейна с завтрашнего дня; за пять дней они надеялись добраться до Печальной башни. Король просил не разъезжаться баронов, собравшихся в честь праздника, и выехал вместе с ними вслед за Мелианом, обогнув вначале лес, чтобы избегнуть опасности затеряться во множестве его закоулков. Королева отказалась ехать с ними, отговорившись тем, что не вполне здорова для верховой езды. Но прежде чем рассказывать, что с ними стало, следует вернуться к Ланселоту.

LXXIX

Проехав недолгое время, Ланселот оказался в долине, где мессир Ивейн отбивался всеми силами от десятка злодеев, от тех, что привязали Сагремора к древесному стволу, а к ветвям другого дерева подвесили за волосы девицу, его возлюбленную. Распознав мессира Ивейна по цветам его щита, Ланселот живо пришпорил коня, чтобы прийти ему на помощь.

– Смерть вам! – объявил он нападавшим.

Первый же, кого он настиг, покатился по траве, обливаясь своею кровью; острие глефы засело в теле разбойника. Тогда он обнажил свой меч; и вот он рубит руки, рвет кольчуги, сечет головы. Четверо убиты, пятый ранен, прочие бегут. Но тот, который более защищал, чем донимал мессира Ивейна, не стал догонять сообщников, а вместо этого вернулся к Сагремору, разрезал на нем путы, отвел его в шатер и предложил ему собственное платье. Затем он поспешил избавить от последних пут девицу, чьи руки были ободраны, а голова изранена. Он уже отвел ее в шатер, когда туда явились Ланселот и мессир Ивейн, радуясь тому, что нашли Сагремора. Стол был накрыт на десять рыцарей; не надо и спрашивать, воздали ли они должное яствам, коими он был уставлен. После трапезы у них было времени вдоволь, чтобы поведать о своих приключениях. Сагремор возвращался в замок Агравейна со своею новой возлюбленной, когда их остановили десять рыцарей короля Норгаллии, признав в девице наперсницу дочери своего короля в ее любовных утехах с Гавейном.

– Я был безоружен, – добавил Сагремор, – и не мог защитить ни мою подругу, ни себя самого; мы бы погибли, если бы не явились вы. Тот, кто нас развязывал, некогда обещал мне стать моим рыцарем,